Моя душа - элизиум теней - Страница 12

Отец и мачеха очень часто уезжали в Петербург, летний отпуск проводили в путешествиях. Мы оставались на попечении Антонины Александровны. Ее отношения к нам складывались из элементов ненависти и природной доброты. Ненавидела она нас, как обузу, несправедливо навязанную жизнью ее обожаемой дочери. Мы боялась подойти к мачехе в ее присутствии, она отпихивала нас. Ей казалось, что мы, здоровые, рослые дети, искалечили ее щупленькую дочь. А между тем материально нам с ней жилось лучше. Вегетарьянка, она кормила нас разными вкусными оладьями и пудингами со сладкими подливками. Это меню было нам очень по вкусу. Всего давала нам вдоволь. При ней мы пользовались большей свободой, запретные зоны отменялись, вся квартира была в нашем распоряжении. Старший брат любил устраивать театральные представления, чаще всего из восточной жизни. Он бывал султаном, сидел на троне, судил, распоряжался. Остальные с полотенцами, повязанными в виде чалмы, играли вторые роли. Думаю, что Антонина Александровна была искренна, когда, беря во всем за образец своих родных внуков, не уставала повторять, что мы «кацапы несчастные», «уроды африканские» и что детей хуже и безобразнее нас нет на свете. Все эти комплименты братья принимали спокойно и даже с юмором. Но моя исключительная доверчивость и впечатлительность заставляли меня воспринимать и переживать ее отношение ко мне очень тяжело.

Как-то раз она провожала свою гостью, которая, проходя мимо меня, мне показалось, залюбовалась мною и что-то сказала Антонине Александровне. Мне было лет тринадцать. По ее уходе я спросила Антонину Александровну, что она про меня сказала. «Сказала, что у тебя только цвет лица хороший, а все остальное безобразное», – резко ответила она.

И так всегда и все безнадежно плохо. Мачеха в этот период относилась ко мне индифферентно. Об отце и говорить нечего.

Лет в 1415 я стала со всех сторон получать положительные отзывы о моих как внешних, так и внутренних данных. Да и сама я стала путем сравнения разбираться в себе и окружающем. Теперь я могла бороться с вредным влиянием Антонины Александровны. Как-то раз в это время она уехала из Гатчины с семьей сына, и мы надолго расстались с ней.

Но травма, нанесенная ею в такой важный период формирования детской психологии, осталась у меня на всю жизнь. Вместо того, чтобы отпарировать проявления душевной грубости, клеветы, несправедливости со стороны окружающих, я внутренне вся сжимаюсь, молчу и надолго выхожу из строя. Заболеваю навязчивой идеей, переживаю оскорбление, перестаю спать и есть. Окрепнув, пережив, я ни одно оскорбление не оставлю без ответа, но ведь это получается в «пустой след».

Вредное влияние Антонины Александровны в какой-то степени отразилось и на братьях. Они задумали исправить путем механического вмешательства линию своего носа и придать ему более благородную форму. Витя – любимчик, был командирован к мачехе, чтобы раздобыть четыре головных шпильки. Изогнув их в виде пенсне и нацепив их на нос, мы ежедневно по несколько часов просиживали в таком виде. Носы разбухли, появились рубцы.

Мне было 7-8 лет, когда Антонине Александровне была дана сложная задача – провести с нами лето в Журавке. После очень мучительного путешествия в третьем классе с двумя пересадками мы прибыли на конечный пункт – ст. Починок. Последние 40 верст нам предстояло сделать на лошадях. И вот тут мы пережили ужасный момент – когда Антонина Александровна стала нанимать извозчика, оказалось, никто не имеет понятия, где находится Журавка. Целых два дня прожили мы на грязном постоялом дворе, тщетно пытаясь найти человека, знающего путь в наше имение. Вернуться в Гатчину было невозможно, дачники уже переселились с нашу квартиру. Родители были где-то на Волге. Мужественная Антонина Александровна уже стала терять терпение. Что делать? Вдруг в комнату входит высокий еврей в лапсердаке, с пейсами, и объявляет: «Я отвезу вас в Журавку». Не успел никто оглянуться, как я бросилась на шею нашему спасителю. Он поднял меня на руки, и я крепко поцеловала его. Ехали в громадной телеге с навесом – фуре. Дорога была ужасная, трясло невероятно, но как мы все были счастливы. Дом, необитаемый со смерти деда в течение нескольких десятков лет, был мало приспособлен для жилья. Кроме нескольких шкафов красного дерева с чудесными французскими старинными книгами, все было унесено, разрушено. Это было царство крыс. Нужна была вся энергия Антонины Александровны, чтобы в несколько дней сделать возможной жизнь в этом доме. Везде вокруг полное запустение, не было и сада вокруг дома. Сохранились в неприкосновенности только садовые аллеи и беседки из столетних развесистых лип. Но их я оценила и полюбила лишь через несколько лет, когда приехала с родителями в благоустроенный дом. Прекрасный сад был огорожен и тоже приведен в порядок.

Восьми лет я поступила в гимназию. Это было маленькое двухэтажное каменное здание с двумя залами и четырьмя классными комнатами. Из-за недостатка помещения прием новых учениц производился через каждые два года. Переходя из класса в класс, мы по два года просиживали в той же комнате. Руководство гимназией было вверено трем бывшим смолянкам, очень старым девам. Наименее старая из них, начальница Мария Иссидоровна Елисеева имела тут же казенную квартиру. Громадная, толстая, неуклюжая, какая-то вся распущенная (в то время носили корсеты), Мария Ивановна поражала нас странными манерами. Выходя из дверей своей квартиры, она обычно держала руки за поясом юбки, как бы в карманах. Когда она в таком виде, крупными гвардейскими шагами проходила по классу, трудно было поверить, что это бывшая институтка. Неразгаданным чудом для девочек было знать со слов ее прислуги, что у нее была взрослая дочь, постоянно у нее гостившая. Для того времени это была большая смелость.