Моя душа - элизиум теней - Страница 31

Инстинктивно, стараясь приспособиться к создавшимся условиям, я увлеклась домоводством и сделалась образцовой хозяйкой. Помнится, когда я вышла замуж, Николай Арнольдович получал 49 рублей в месяц плюс казенная квартира, отопление и деньщик. Необычайно дешевой была тогда жизнь в Олите. Большая французская булка стоила 5 коп., фунт сливочного масла 25 коп., фунт телятины 5 коп. Приехав в Олиту осенью, я сразу принялась готовить запасы на зиму: квасить капусту, солить огурцы, помидоры. Яблоки, всякие варенья, пастилы я привезла из Журавки. Не могу без чувства умиления вспомнить нашего первого деньщика Бурого. Что это был за чудесный человек! Я научила его готовить, и он сделался великолепным поваром. Благодаря нашим с ним стараньям, дом всегда был полной чашей. Мы пекли булки, зандкухены, сами делали баранки. Когда приходили гости, у нас всегда было чем угостить. Котлеты Бурый научился делать так, что они славились по всей бригаде. Мы с ним очень подружились. Я старалась, чтобы ему жилось получше. Несмотря на то, что он получал питание в казармах, я закармливала его вкусными вещами. Я выписала из Петербурга две поваренные книги Молоховец и Коломийцевой и с ними не расставалась. Много рецептов кушаний я привезла из Риги. Бурому я устраивала свободные часы, заставляла его варить кофе и со всякими печеньями угощать своих приятелей. В то время для солдат не было никаких развлечений – ни радио, ни кино, ни клуба.

Бурый платил мне горячей привязанностью. Помню, как перед отъездом в лагеря я сказала ему: «Придется нам с вами завтра поработать. Надо заготовить баранки, зандкухены на целый месяц и спечь булки». На другое утро, когда я встала, в кухне на столе лежали груды всякого печенья. Оказывается, Бурый работал всю ночь и не ложился. Однажды он мне устроил такой сюрприз. У нас были гости. На ужин Бурый приготовил свои знаменитые котлеты. Все сели за стол и занялись закусками. Вдруг дверь из кухни отворяется, и несколько смущенный Бурый торжественно вносит блюдо с котлетами. На руках у него белые перчатки. Он вымыл и починил перчатки Николая Арнольдовича и еле-еле натянул их на свои большие, рабочие руки. Все с трудом сохраняли серьезность, до того трогательно комично выглядела его фигура с растопыренными пальцами, державшими блюдо.

4. Дети

В январе 1901 года я должна была родить своего первого ребенка. Заранее было спланировано, что это событие произойдет в Виленской больнице, куда обещала ко времени родов приехать Елена Георгиевна. Но за неделю до назначенного срока я почувствовала себя плохо. К счастью, Елена Георгиевна находилась уже в Вильне, и мы телеграфировали ей, чтобы она немедленно выезжала с врачом. Я, а вместе со мной и Николай Арнольдович, прожили двое суток, полные страха и отчаяния. Мучительные родовые схватки продолжались и днем, ночью, но без результата. Я так исстрадалась, что ждала смерти, как избавления. Отсутствие телеграммы из Вильны, неизвестность, приедет ли врач, делали положение еще более напряженным. Бригадные знакомые дамы приходили, говорили шепотом слова утешения и целовали мне руки, как покойнице. Бригадный врач, Гусев, добрый милый человек, навещал меня несколько раз в день. Он садился около постели, устремлял глаза на образ и жарко молился. Потом уходил, даже не пытаясь чем-нибудь облегчить мне положение. Бурый волновался не меньше. Николай Арнольдович бегал, суетился, выполняя поручения, и все спрашивал, что еще нужно сделать. А в свободные минуты рыдал, положив голову на кухонный стол, приговаривал: «Помрет наша матушка-голубушка, помрет наше солнышко». Но я не умерла, родилась наша старшая дочь Наташа. Я долго болела, кормилицей оказалась никудышной. Девочка кричала, очевидно, от голода. Пока не наняли няню, Бурому приходилось иногда носить малютку по комнате. Он делал это с большой осторожностью и нежностью, что-то напевал, баюкал и спрашивал ее: «А кто это вас, такую красавицу, родил?». А красавица она была действительно со дня рождения. Два года пробыл у нас Бурый, и мы расстались с большой грустью. Он вернулся домой, в свою белорусскую деревню. Мы обменялись письмами. На второе письмо он не ответил. Слишком разошлись наши дороги.

После него у нас был деньщик Миско, красивый поляк. Он так ухаживал за нашей няней Франей, тоже полькой, что ей пришлось на полгода покинуть нас. Его, как и третьего и последнего нашего деньщика Степана, я выучила кулинарному искусству, но это были чужие для нас люди, отбывающие воинскую повинность. Четвертая и последняя моя ученица была няня Франя, отдавшая нашей семье всю свою жизнь. Она жива до сих пор, ей 75 лет (Няня умерла 29 сентября 1950 г., 77 лет от роду). В поваренном искусстве она далеко превзошла свою учительницу. А я, передав ей все свои знания и умения, почила на лаврах и занялась другими делами. Сохранив за собой пост капитана дома-корабля, я больше на вмешивалась в ее кухонные дела.

К сроку рождения нашей дочери Наташи к нам в Олиту приехала мачеха. Она, бедняжка, только что пережила тяжелую трагедию. Прожив счастливо несколько лет со своим другом, она наконец, решила закрепить этот союз. Он поехал в Петербург оформлять какие-то документы к свадьбе, она осталась на курорте ждать его возвращения. Через несколько дней мачеха получила извещение о его скоропостижной смерти. Потрясенная горем, поспешила она на похороны. Подробности смерти ее друга, которые не замедлили сообщить ей ее знакомые, отняли красоту этой печали. Он умер ночью в номере гостиницы, с ним находилась близкая подруга Елены Георгиевны. Туманно было будущее, ей было 42 года, уходило настоящее, отравлено было прошлое. Мачеха очень изменилась, постарела. Она стала плохо слышать и очень страдала от этого недостатка. Возясь с малюткой-внучкой, она отвлекалась от своего горя и стала понемногу успокаиваться. Елена Георгиевна пробыла у нас несколько месяцев, потом уехала опять на южный курорт и утешилась. Только слух на всю жизнь остался неполноценным. За время ее пребывания у нас она и Николай Арнольдович посвятили меня в тайны карточной игры – в винт. Это соединило меня с олитским обществом. От скуки и от нечего делать винт был единственным спасением. Несколько семейств сблизились и устраивали у себя поочередно карточные вечера. Изредка собирались в клубе потанцевать. Через два года пребывания в Олите я сделалась настоящей бригадной дамой. Уже больше не тосковала. Возилась с дочкой, обшивала ее, хозяйничала, играла в винт. Танцы, несравненно лучше обставленные, чем раньше, уже не доставляли мне прежней радости. За невозможностью изменить среду, в которой мне приходилось жить, я сама приспособилась к ней. В конечном счете, люди являются главным двигателем жизни. В Олите я встретила симпатичных людей, с которыми сошлась и подружилась. Перед рождением ребенка Николаю Арнольдовичу предложили квартиру в четыре комнаты, в которую мы и переехали. Внизу под нами жила семья полковника Савримовича. Он сам был деспотичный, скупой и на двадцать лет старше своей очень миловидной супруги Наталии Васильевны. С ней мы скоро сделались друзьями и на всю жизнь не прерывали отношений. Наталия Васильевна была только на год старше меня, а, когда я вышла замуж, имела уже четырех дочерей. Одновременно с рождением моей Наташи, она произвела на свет пятого ребенка, сына. Ее материнская опытность была громадным подспорьем для меня. Чуть какое-нибудь непонятное явление у моей дочери, бегу вниз к Наталии Васильевне за советом.