Моя душа - элизиум теней - Страница 65

Биологическая связь между матерью и детьми, по моему мнению, не прекращается. Буря застала меня вне дома. Я вымокла и вернулась домой в необъяснимо тяжелом, подавленном состоянии. Я прошла сразу в комнату Николая Арнольдовича и заявила: «Случилось несчастье». Удивленный моим трагическим видом и словами Николай Арнольдович посмотрел на меня и шутя сказал: «Какое несчастье, ты попала под трамвай, что ли?».

После бессонной ночи, утром 23 июля я написала Оленьке открытку, в которой вместе с поздравлением сообщала, что из-за скверного настроения не могу поехать к ней на именины. Письмо это я так и не успела отправить. Часа в четыре мне позвонили по телефону, спрашивая: «Когда возвращается Наташа из Кронштадта, нет ли у меня о ней сведений, не читала ли я сегодняшнего «Вечернего Ленинграда»?». Встревоженная, через минуту я была на углу, купила «Вечерку». Там был портрет Наташи и статья о ее гибели. Тут меня подхватили и привели домой. Кругом все уверяли, что газеты часто ошибаются, и сведения еще нуждаются в проверке. Но у меня не было никаких сомнений, я твердо знала, что моей дочери нет на свете. Ужасные дни сменялись еще более ужасными ночами, когда после часа-другого сна каждое пробуждение сопровождалось необычайно острым болезненным сознанием утраты. Большим утешением была для меня в эти тяжелые дни моя дочь Оленька, которая в течение месяца ни на минуту не оставляла меня.

Шесть дней шли безуспешные поиски трупа. Горе усугулялось мыслью, что останки бедной Наташи носятся бесприютно по морским пучинам. Вспоминались однородные переживания Герцена, когда где-то в далеком море утонули его мать и сын. На седьмую ночь к нам позвонили из Кронштадта. Туда приплыл труп женщины. После нескольких чрезвычайно тяжелых звонков и опознавательных вопросов и ответов было установлено, что это труп моей дочери. На следующий день гроб с тем, что от нее осталось, был доставлен в Ленинград и поставлен на сутки в помещении театра на Литейном. Прощание происходило под чудесные траурные марши оркестра Филармонии. Могила ее находится на Смоленском кладбище.

За несколько лет пребывания Наташи в театре Грановской мне, конечно, часто случалось бывать там на спектаклях. Грановская, несколько суховатая и неприветливая в жизни, очаровывала меня на сцене. Несмотря на возраст, близкий к моему, эта прекрасная актриса до сих пор с большим и

Наталия Николаевна Вейтбрехт (фото М.С.Наппельбаума ).

заслуженным успехом выступает на сцене Большого Драматического таетра имени Горького. Когда в те годы я шла смотреть пьесу с ее участием, я наверное знала, что получу наслаждение. Уходя из театра, я всегда уносила какую-то теплоту на сердце от ее всегда несравненной, талантливой игры.

Моя Наташа, очень творчески одаренная от природы, мало работала над своими ролями. Слишком захватили ее успехи красивой, элегантной женщины. Но последний год своей жизни она очень изменилась, стала серьезнее, с большим увлечением принялась перерабатывать свои старые роли и

работать над новыми под руководством тогдашнего директора театра Грановской, опытного театроведа тов. Шатова. Успехи она сделала необычайные. «Еще один год такой работы, – говорил мне Шатов, – и ваша дочь будет знаменитой актрисой». В последнюю зиму она дублировала Грановскую. Я помню ее волнение, когда эта честь впервые выпала на ее долю. От природы она отличалась большой скромностью и всегда преуменьшала свои возможности. Несмотря на любовь к Грановской посетителей ее театра, появление вместо нее красивой молодой актрисы, уже известной по исполнению других ролей, было встречено очень тепло. У Наташи было не сильное, но очень приятное сопрано, при большой музыкальности. Она и ее подруга по театру Михайлова получили приглашение знаменитого опереточного постановщика Феона перейти с осени в его театр. Наташа с большой радостью приняла предложение, но судьба распорядилась иначе, преждевременно оборвав ее красивую молодую жизнь. Разойдясь с первым мужем Васильевым, Наташа по сцене сохранила его фамилию.

В июле мы похоронили Наташу, а 1 октября, согласно новому декрету, нам надлежало немедленно освободить нашу прекрасную квартиру. Дело в том, что Николай Арнольдович был в отставке и не имел права занимать жилплощадь военного ведомства. Согласно тому же декрету мы не получали жилплощади гражданского ведомства взамен отдаваемой. Все мы разбрелись в разные стороны. Николай Арнольдович переехал в квартиру своей жены, которая давно оберегала там для него комнатку. Николай Константинович выселил к матери свою парализованную бабушку, освободив для меня ее очень хорошую комнату в доме, где когда-то жили его родители (ул. Восстания, 1/39). В этой комнате я проживаю до сих пор.

В январе 1932 года, в момент моего въезда в эту комнату, окно ее выходило одной половиной на Невский, другой – на здание Знаменской церкви. Против моего окна было небольшое церковное окошечко, через которое виднелись огоньки свечек, теплившихся у икон. В пасхальную ночь, глядя в окно, я могла наблюдать величественное зрелище нескольких сот молящихся, стоявших с зажженными свечами около церкви за оградой. Совсем театральное впечатление получалось, когда ровно в 12 часов ночи священник в полном облачении выходил из церкви к народу, произнося слова: «Христос Воскресе!», и вся громадная толпа отвечала ему: «Воистину Воскресе!». Затем начинался крестный ход вокруг церкви.

Хотя я не верила ни в бога, ни в обряды, но я любила в эту ночь наблюдать за всем, что происходило под моими окнами.