Моя душа - элизиум теней - Страница 14

Вспоминается, какой радостью было для нас, гимназисток, освобождение от занятий по случаю похода всей гимназии на Балтийский вокзал для встречи государя, который прибыл в Гатчинский дворец для свидания со своей матерью. Мы заранее прорепетировали какое-то приветствие, которое произносили в момент его выхода из вагона. Вспоминается отмена занятий в тот день и наша радость по этому поводу.

Выйдя замуж за нашего отца, наша мачеха очутилась в среде образованных жен педагогов. Мы – дети – учились, двигали науку вперед, и только желанием Елены Георгиевны подучиться можно объяснить появление в нашей семье Любови Андреевны, только что кончившей Смольный Институт. Ее нельзя было назвать красивой, но хорошая фигура, молодость, изящество делали ее привлекательной. Формально она считалась гувернанткой, но фактически не имела к нам никакого отношения. По воскресеньям, когда мы были свободны, она уезжала в Петербург. Нам с ней выделили отдельную комнату. У меня появился ненадолго свой угол. Ей было лет 18-19, мне 13. Она была очень славная, и я привязалась к ней.

Эта милая девушка сделалась героиней крупного скандала, разыгравшегося в нашем доме, который взволновал весь наш тихий городок. Началось это так: у нас в это время в доме был датский дог, громадная, страшная собака. Я ее терпеть не могла, но мачеха и Любовь Андреевна любили ее и возились с ней. Однажды в солнечный сентябрьский день Любовь Андреевна в изящном туалете взяла на цепочку дога и отправилась с ним гулять. Цепь она накрепко обмотала вокруг своей тончайшей талии. Сначала все шло хорошо, но вдруг собаке вздумалось пробежаться, и бег ее все усиливался. Любовь Андреевна сначала тоже побежала, но скоро, чувствуя, что выбивается из сил, схватилась одной рукой за фонарный столб, стараясь другой снять с талии цепочку. Это ей не удавалось. Собака яростно тянула цепочку все сильнее и сильнее. К счастью, в этот момент проезжавший мимо доктор Павликовский выскочил из экипажа и поспешил на помощь девушке. Он освободил ее от цепочки, проводил домой. Они разговорились, познакомились. Нужно сказать, что Павликовский был мужчина-красавец и настоящий поляк – любезный, приветливый. Был он врач, холостой, с хорошей практикой. Имел свой домик, свой выезд. Короче говоря, наша барышня влюбилась в своего спасителя. Мы, дети, в этом были уверены. Любовь Андреевна выучила Витю произносить вот какую французскую фразу: «Amour fille d’André vous fait ses compliments» (Любовь Андреевна передает вам привет). Он картавил, как отец, и французская фраза звучала у него очень красиво. При всякой встрече с Павликовским он, согласно данным инструкциям, подходил к нему и произносил эту фразу. Все это носило характер милой шутки.

В феврале 1889 года у нас состоялось празднование 25-летнего служебного юбилея отца. В гостинной был накрыт громадный стол, собралось много гостей, все было, как полагается. Много подношений, тостов и речей; роскошный обед с обильной выпивкой был заказан в гостинице. Оттуда же были официанты для обслуживания гостей.

Среди последних был наш домашний врач Павликовский. День был воскресный. Любовь Андреевна, как всегда, проводила его в Петербурге, но обещала приехать пораньше, чтобы принять участие в празднике. Она опоздала, гости уже расходились. Любовь Андреевна подсела к подвыпившему Павликовскому и стала обедать. Нужно думать, что она, кокетничая с ним напропалую, все время подливала ему и себе вина. Очевидно, она раздразнила его, он стал делать попытки обнять ее. Она вскочила, он за ней. И вот тут разыгралась дикая сцена. Он утратил совершенно человеческий образ и, крича по-звериному, стал гоняться за ней. Мачеха не растерялась, она мгновенно втолкнула Любовь Андреевну и меня в какую-то комнату, вскочила сама, заперла дверь на ключ и стала ее баррикадировать. С диким рычанием Павликовский ломился в дверь. Подоспела помощь. Отец с официантами связали отбивавшегося зверя и отвезли его домой. В эту ночь Любовь Андреевна не ложилась. В слезах она укладывала свои вещи, и уехала с первым утренним поездом. В доме одна я тяжело пережила эту разлуку. Мы никогда больше ее не видели и ничего не слышали о ней. На следующий день Павликовский пришел извиняться. Инцидент был исчерпан.

Мой отец был твердо уверен в своем долголетии. «У меня хорошая наследственность», – говорил он, – «отец и мать умерли на девятом десятке». Прекрасное здоровье, живость, моложавый вид – все, казалось, подтверждало его предсказание. Правда, был небольшой сигнал – припадок удушья месяца за два до кончины. Павликовский нашел кое-какие непорядки в сердце, посоветовал бросить курить и не пить. И вот в одну из суббот февраля 1890 года родители, как обычно, были в гостях. В два часа ночи я проснулась на своем диване в кабинете от ужасных, нечеловеческих криков отца. «Умираю, спасите, доктора...». Вскочивший Веня помог мачехе ввести его в гостиную и положить на диван. Он замолк. Приведенный Веней врач констатировал смерть от разрыва сердца. Последний вечер он провел в очень оживленном настроении – играл в карты, после ужина организовал веселые танцы. За несколько шагов до дома он почувствовал себя плохо, и через пять минут его не стало.

Панихиды, похороны, поминальный обед – все эти аксессуары смерти прошли для нас, детей, в каком-то тумане. И печаль наша относилась к потере отца, близкого нам, корнями связанного с нами человека. И только через несколько дней мы осознали, что значит потерять главу семьи, кормильца, как круто изменилась вся наша жизнь. Веня и Витя сделались живущими воспитанниками института. Квартира была ликвидирована, вещи частью проданы, частью расставлены у сослуживцев отца. Мы с мачехой очутились в одной комнатке, которую наняли почему-то у гробовщика. Опустив в землю один гроб, мы по какой-то инерции три месяца прожили среди других гробов.