Моя душа - элизиум теней - Страница 15

2. Юность

В это лето наша осиротевшая семья встретилась в Журавке. В конце лета мачеха вздумала съездить навестить своих родных и, вероятно, из экономических соображений не хотела брать меня с собой. Мне только что исполнилось 15 лет. Куда девать меня? Она вспомнила, что кузина отца – тетя Анета – живет в Гомеле. Муж ее Антон Александрович Окинчиц . был популярный городской врач. Елена Георгиевна решила завезти меня к тетке до начала занятий в гимназии. Супруги были бездетны, оба полюбили и принялись баловать меня. Тетя, заметив бедность моего гардероба, стала пополнять его. Антон Александрович, возвращаясь в работы, привозил мне конфеты, фрукты, а к концу моего пребывания подарил мне часы. Моя радость и гордость при получении этого подарка были беспредельны. Тетя как-то разумно распределила мое время. Я вышивала себе блузку под ее руководством, впервые с наслаждением читала «Войну и мир». У них был свой выезд. Мы с тетей много катались по живописным окрестностям Гомеля, ездили в гости к соседним помещикам. Я прониклась благодарностью и обожанием к своей тетке. О разлуке с ней и возвращении к мачехе я думала с содроганием. Как я была ранена в самое сердце, когда после просьбы Антона Александровича, обращенной к мачехе, привезти меня к ним после экзаменов на все лето, тетя Анета холодно сказала: «До будущего лета много воды утечет, рано еще говорить об этом». Я поняла, что она не хочет моего приезда, и это еще увеличило горечь разлуки. Только потом мачеха мне объяснила, что стареющая тетя видела во мне возможную будущую соперницу. Я впервые знакомилась с изнанкой жизни. В каком неприглядном виде она стала передо мной.

Следующую зиму мы с мачехой провели в Гатчине. Я оканчивала гимназию. Желая освободиться от меня и провести лето на юге, мачеха пристроила меня на три месяца у француженки в городе Креславка Витебской губ.. Ее сын был преподаватель французского языка в Гатчинском институте. Мм Генглез брала пансионерок. За 25 рублей в месяц она давала им отдельную комнату, полный пансион и занятия по французскому языку. Мачеха отличалась неимоверной скупостью, она стала торговаться, уперлась на 20 руб. - и ни в какую. Разультаты для меня получились плачевные: мне пришлось спать на диване в столовой, а комната стояла пустая. Со мной не занимались. Мм Генглез и ее престарелая дочь встретили меня недружелюбно, а потом очень полюбили. Когда к ним приехал на несколько дней их сын и брат, мм Генглез уговорила меня встретить его в малороссийском костюме с распущенной косой.

В середине лета м-м Генглез сообщила мне, что я покорила сердце соседа, по ее словам, рыботорговца-миллионера, приехавшего в Креславку погостить у родных. По его поручению приходила тетка меня сватать. Это предложение не возбудило во мне никакого любопытства, я не пожелала его видеть, просила м-м Генглез ответить, что «я замуж не собираюсь, а если когда-нибудь выйду, то только за студента».

Мне недавно исполнилось 16 лет, но я была не по летам юная девочка. После выпускных экзаменов я с удовольствием следила, как горели все мои учебники, брошенные в печку. «Хочу танцевать, смеяться, веселиться». Признаться, через 10-12 лет я со стыдом вспоминала об этом периоде жизни – «что за пустая девчонка». А сейчас, на последнем этапе, я любуюсь на эту девочку, и мне жалко с ней расставаться. Какая правильная реакция после тяжелого, безрадостного детства. И как хорошо, что эта девочка не задумывается о своем ближайшем будущем. А оно очень безрадостно. Единственно близкий человек – мачеха – уже расправляет крылья. Еще одну зиму она пожертвует мне, а потом бросит, и я буду долго скитаться по чужим углам. Горек был хлеб гувернантки. По закабаленности ее положение ничем не отличалось от прислуги. Гувернантствуя с 16 до 20 лет, я убедилась в этом на собственном опыте. Мачеху я ни в чем не виню – красивая, 32-летняя, моложавая вдова, обеспеченная хорошей пенсией, она хотела жить, имея на то полное право. Кроме того, она любила цыганский образ жизни, почти все время проводила на курортах, заезжая ненадолго то в Петербург, то к брату погостить. Мы с ней переписывались, но очень редко виделись. Отношения всегда были дружелюбные.

Вскоре по приезде в Креславку я познакомилась и очень подружилась c Леночкой Бойе, дочерью полковника артиллерийской бригады. Мне было скучно дома, с двумя старушками, я все чаще и чаще стала бывать в семье Бойе. Проводила там целые дни, а иногда, предупредив свою хозяйку, приходила и ночевать. У Бойе было много молодежи, шумно, весело. Мы с Леночкой обе были хохотушки и всюду находили повод для смеха. В этот период у меня проявилась способность смешить. Я никогда не умела рассказывать смешное, мой дар был во вставлении в разговор словечек, которые смешили, и, подбавляя еще и еще, я доводила людей до безумного хохота. Я удачно имитировала м-м Генглез, ее походку, манеру говорить, а, главное, ее смех. Как только я, сделав серьезные глаза, растянув губы в улыбку, произносила «ха-ха-ха», все кругом покатывались со смеха.

Леночка была очень хорошая музыкантша, я часами наслаждалась ее игрой, часто заставляла ее играть вальс, а сама, сняв туфли, чтобы не портить ковер, как безумная, носилась по комнате. Дружба наша все росла и росла. Она оказалась впоследствии одним из звеньев, которые определяют крутые перемены жизненного пути. Роковой она была для нас обеих.

Расставшись осенью, мы стали переписываться. Лето, проведенное в Креславке, я всегда вспоминаю с удовольствием. Около милых старушек я, не взирая на все помехи, овладела французской разговорной речью – и как она пригодилась мне в жизни!