Моя душа - элизиум теней - Страница 29

При возвращении в Петербург у меня была интересная встреча, которой в то время я не придала никакого значения, а потом, через десять лет, как я вспоминала и переживала ее! На вокзале я дала Николаю Арнольдовичу свой кошелек и просила взять билет третьего класса. Он взял место во втором классе, вернув в неприкосновенности мои финансы. Неизбалованную в жизни, меня очень тронула такая забота и нежное внимание. Расстались мы ненадолго, через месяц Николай Арнольдович должен был приехать на неделю в Петербург. Войдя в купе, я села у окна и погрузилась в чтение английского романа. Против меня два молодых человека разговаривали по-английски. Ночью один из них вышел, а утром, когда я взяла книгу и заняла свое место у окна, второй сидел рядом со мной. На вид ему казалось лет тридцать. Он был высокого роста с интересным лицом русского интеллигента. Незаметно мы разговорились и провели вместе чудесный, незабываемый день. Среднюю школу он окончил в Англии, университет в России, был, очевидно, крупный коммерсант. Страстный музыкант, он в своем имении под Лугой проводил целые ночи за роялем, играя Шопена. Исполняя произведения любимого композитора, он находил в них отклики своих настроений. Его профессия требовала постоянных путешествий, много времени он проводил заграницей. Человек большой культуры, умный, интересный собеседник, он так увлек меня своими рассказами, что я забыла все на свете. Наша беседа коснулась личной жизни. Он рассказал свою трагедию – несколько лет тому назад умерла его невеста. Я показала ему карточку моего жениха. В Пскове во время обеда он поделился со мной составленным обо мне мнением. «В вас сочетается прелесть русской девушки с той простотой в обращении, какую я встречал только у иностранок». Отношения наши приняли еще более задушевный характер. Он просил меня назвать любимые произведения Шопена – я сказала, что мой любимый композитор Бетховен, назвала две его сонаты и Impromtu Шопена. «Отныне, – сказал он, – исполняя эти вещи, я буду всегда думать о вас». Он написал на листке бумаги свое имя, отчество, фамилию и адрес. Записку вложил в свою английскую книжку Марка Твена и подарил мне на память о нашей встрече, сказав: «На днях я уезжаю в Америку, через месяц буду дома. Как я был бы счастлив получить разрешение повидать вас. Как тяжело найти, чтобы потерять».

Поезд подходил к Луге. Он стоял с саквояжем в руке. Я смотрела на него и думала: «Никогда в жизни ни с кем не было мне так хорошо и интересно, как с ним». А он говорил, пожимая мне руку: «У меня в характере такая странность. Я прощаюсь с вами как будто без особого волнения. А потом как буду тосковать». Он вышел. Я вернулась к мыслям о возлюбленном. Книга была у меня долго, а на записку я не обратила никакого внимания и не заметила, как она испарилась. Не помню даже, чтобы я прочитала ее.

В марте Николай Арнольдович приезжал в Петербург повидаться и познакомился с моими родными. В апреле, на пасхальной неделе мы с ним встретились в Риге у его родителей. Мать его была русская, удивительно милая старушка. Мы с ней прочно подружились на всю жизнь. Ей очень нравилось расчесывать мои волосы, плести и расплетать косу. Отец Николая Арнольдовича был отставной полковник, типичный немец-рижанин. Его предок фон Вейтбрехт был выписан при Петре I из Германии для организации книжного дела в России. Дед Николая Арнольдовича был вицегубернатором Риги. Помню, как его отец во время нашего у него пребывания сделал мне замечание относительно неправильного, по его мнению, употребления глагола «любить» в русском языке. «Как можно говорить: я люблю маму, люблю жениха и люблю гречневую кашу! Надо сказать – Ich esse gern – я охотно ем».

В то время я воспринимала замечание своего свекра о слишком широком значении русского слова «любить» с юмором, объясняя его указание немецкой точностью и аккуратностью. А вот теперь, когда за истекшие 50 лет мне удалось познакомиться еще с несколькими европейскими языками, нахожу, что до некоторой степени он был прав.

Я не говорю про гречневую кашу, в любви к которой мы не одиноки, так как французский aimer также включает и продукты питания. Но некоторые европейские языки имеют даже точную терминологию, различную для любви дружеской и романтической. Так, например, в английском языке to love и to like, в итальянском – amare и voler bene. Мне нравится определение дружеской любви у итальянцев – voler bene – желать добра. Испанский глагол amar и немецкий lieben передают все виды любви и уважения. Но для каши у них имеются особые выражения – gustar и essen gern. Польский глагол kochat moyce имеет исключительно отвлеченный, а не материальный характер любви.

Свекр был большой любитель чтения. На книжной полке в его кабинете почти все книги имели надписи «прочел» и его инициалы. «Чтобы не читать несколько раз одну и ту же книгу», – пояснил он мне. Я впервые попала в немецкие город и в немецкое общество. Рига поразила меня чистотой и массой зеленых насаждений. Летом город утопал в цветах. Такой же несвойственной нам, русским, чистотой и порядком отличались все квартиры, где я побывала. Николай Арнольдович сказал мне, что у них принято надевать на ночь чехлы на мебель. Чтобы получить полный отдых, жители, рано ложась спать, закрывали на ночь ставни. Обедали часа в 23, сытно, вкусно, но не тяжело. Не было у них наших мясных супов, на первое обычно подавалось мясное с обильным соусом из овощей, а на второе сладкий суп из сушеных или свежих ягод, яблок, пива, молока. В 5 часов рижане пили кофе с чудесными сдобными булочками, какие выпекались только в Риге. Вечером легкий ужин, часто только простокваша. Такой режим, возможно, способствовал здоровью и хорошему настроению жителей. Женщины отличались свежестью и полнотой, напоминали сдобные булочки. Нигде, ни в каких дачных садах не слыхала я таких взрывов смеха и веселья, как на рижском взморье. А объект веселья – какие-нибудь качели или даже просто качальная доска. И веселились отнюдь не дети, а взрослые люди.