Моя душа - элизиум теней - Страница 34

31 декабря 1905 года Николай Арнольдович вернулся к своей семье. Что это была за встреча после полуторагодовой разлуки и неутолимой тоски друг по друге! Я просила своих родных устроить так, чтобы первый момент нашего долгожданного свидания прошел без свидетелей. Жизнь редко балует нас такими светлыми душевными праздниками. Спустя несколько минут в комнату вошли наши дети. Олечке завязали большой бант на кудрявой, золотистой головке, и пятилетняя Наташа торжественно подвела ее за ручку к отцу со словами: «А вот наша роскошь». Он схватил их обеих в объятия и долго не мог налюбоваться, так милы были они обе.

За время войны Николай Арнольдович, благодаря своим исключительным рабочим качествам – добросовестности, точности, исполнительности – получил повышение по службе. Он был назначен адьютантом командующего войсками Петербургского Военного округа, генерала К.П. Фандерфлита . Этим назначением определилась наша дальнейшая судьба. Сразу по возвращении в Петербург Николай Арнольдович поступил на службу в Главное Артиллерийское управление и, как замечательный работник, быстро дошел до начальника отделения. Получение должности в Главном Артиллерийском управлении, наверное, прошло не без участия Фандерфлита. Он очень полюбил Николая Арнольдовича. Что это был за чудесный старик! До самой своей смерти (он умер в 1919 год) он был нашим частым и любимым гостем. У него было длинное, породистое лицо с большой седой бородой и какие-то по-детски ясные, добрые голубые глаза. Совсем в другом роде была его супруга. Ее воспитала гувернантка-англичанка, она прекрасно владела английским языком. Маленькая, сухопарая, с крошечным носиком, тонкими всегда поджатыми губами, по душевной сухости и скупости, была противоположностью своего обаятельного мужа.

Используя в качестве предлога его болезни, она заставляла его подчиняться мучительно-строгой диете. Родные говорили попросту, что она морила его голодом. Раз как-то мы с мужем были у них в гостях, и я позволила себе вольнодумно возмутиться бесправным положением евреев в России. Она резко оборвала меня, поджав еще больше свои злые, тонкие губы. Константин Петрович потом ласково попенял мне: «Не говорите так в присутствии моей жены, она очень нетерпима в этих вопросах». Из дальнейших его слов я поняла, что эта старушка далеко не безвредная, в ее руках сосредоточены большие связи, а отсюда и большая власть, и что карьере моего мужа может грозить опасность. Стоило быть осторожнее. Племянник генерала Фандерфлита, в честь дяди названный Константином, был женат на Вере Ивашевой. Упоминая о нем, Константин Петрович всегда сокрушенно качал головой, как бы говоря: «Экий беспутный малый!».

Пришла революция, а с ней и голодные 1918-1919 годы. Я как-то зашла к Фандерфлиту. У них была еще громадная, роскошно обставленная квартира. Насколько я помню, Константин Петрович в эти годы был уже в отставке. Оба они голодали, не умели или не желали использовать свои драгоценные вещи, обменивая их на продукты. Особенно плох был Константин Петрович, он уже не вставал с постели. Она, оберегая его здоровье, все еще мучила его диетой. Я просила моего брата-врача зайти к ним посмотреть больного и прописать ему дополнительный паек. Брат, очарованный стариком, проделал это несколько раз, продлив, а, возможно, только скрасив последние дни умирающего. Как-то раз, когда я принесла провизию по рецепту для ее мужа, мм Фандерфлит сняла со стены в передней две плохоньких олеографии и просила передать их в благодарность моему брату. После смерти мужа она стала давать уроки английского языка, занималась она и с моей младшей дочерью, между прочим, просила меня взять ее жить в мою семью, но я не могла этого сделать. Еще несколько лет в районе Сергиевской и Фурштадской улиц можно было встретить во все времена года и во всякую погоду ее маленькую, сухонькую фигуру в старомодной тальме и шляпе, семенящей на свою неблагодарную работу давания уроков. Семья вдовы племянника ее мужа постоянно навещала и помогала ей, чем могла. Сами они тоже были в тяжелом положении.

В 1906 году весна наступила необычайно рано. Помню, как в конце марта, когда мы выехали на дачу в Шувалово, уже зеленела трава, и распускались деревья. Первую половину лета мы провели в полном благополучии и еще не изжитой радости восстановленной семьи. Но для нас наступал тяжелый период материальных невзгод и потерь. Самостоятельная жизнь в Петербурге, при очень сначала маленьком содержании Николая Арнольдовича, требовала большой осмотрительности. Как раз в это время я получила возможность распоряжаться своими пятью тысячами. Одну тысячу я одолжила, и как она потом нам пригодилась. А остальные четыре отдала под залог мошеннического, как потом оказалось, дела, эти деньги были полностью потеряны. Суд наказал мошенников, но от этого не улучшились наши финансы. Я всю жизнь хладнокровно относилась к материальным потерям, но какой

Дочери Евгении Алексеевнй, 1911 г. Слева направо: Нина, Наташа и Оля.

помощью были для нас 400 рублей в год процентов, на которые мы одевались. Делать нечего. Шекспир говорит: «Who steals my purse, steals a trash». (кто крадет мой кошелек, крадет хлам). Я преклоняюсь перед непревзойденной мощью его ума, но как объяснить такое мое легкомыслие? Присущее мне недостаточно бережное отношение к деньгам и легкость расставания с ними усугублялись еще одним обстоятельством: в течение первых трех месяцев беременности состояние моей нервной системы всегда было очень напряженным. Кроме того, природная исключительная доверчивость сочеталась с острым желанием улучшить денежные дела ввиду предстоящего увеличения семейства. Николай Арнольдович всегда полагался на мои организационные способности. «Делай, как хочешь, решай сама, как находишь нужным», – постоянно говорил он. У него была хорошая черта – никогда не пилить, не упрекать в случае неудач. И вообще мы жили очень дружно, не зная ссор и супружеской грызни.