Моя душа - элизиум теней - Страница 36

Из санатория в Детском Селе я сбежала через неделю, стосковавшись по семье и дому. От усиленного питания я пополнела и стала поправляться. Пришлось нам взять в помощь няне вторую прислугу, тоже польку – Ядвигу. Она пробыла у нас десять лет, мы все очень любили эту милую девушку, и только революция заставила нас расстаться с ней.

Впечатление о моей жизни в эти годы будет неполное, если не упомянуть о Борисе Ивановиче Карагодине – друге нашей семьи. Вскоре после замужества Николай Арнольдович познакомил меня со своим близким товарищем Карагодиным и упомянул, между прочим, что он считается женихом очень милой девушки, родственницы полковника Брянцева. На Бориса Ивановича я обратила мало внимания, он не танцевал, был очень неразговорчив. При хорошем росте и фигуре, лицо его с довольно правильными чертами лица, отличалось каким-то нездоровым землистым цветом. А вот родственницу Брянцевах я находила очень привлекательной. Белорозовая, пухленькая, стройная блондинка с толстой русой косой до колен. У меня в альбоме долго хранилась ее карточка. Николай Арнольдович говорил мне, что Брянцевы очень сочувственно относятся к предполагаемому браку, но Борис Иванович почему-то медлит с предложением.

В первый год моего замужества Борис Иванович редко бывал у нас, и другом нашего дома, вернее моим другом, он сделался после рождения моей старшей дочери Наташи. При ближайшем знакомстве Карагодин оказался человеком начитанным и неглупым, беседы с ним доставляли мне удовольствие. Мы обменивались книгами, я знакомила его с произведениями моих любимых авторов Чернышевского, Писарева, Доролюбова и др. Карагодин выписывал из Петербурга новые произведения современных, я с жадностью их глотала. О какой-либо библиотеке в Олите тогда не могло быть и речи. У нас появились общие интересы. Николай Арнольдович часто отсутствовал по вечерам, у него был период увлечения бильярдом. Я обшивала свою дочку. Борис Иванович вертел мне колесо машинки или читал вслух, когда я шила на руках. Он часто мне говорил, что нашел во мне свой идеал женщины. О предполагаемой женитьбе я никогда его не спрашивала. Милая Верочка с длинной косой скоро покинула Олиту. Разразилась японская война, и 43я бригада была отправлена на Дальний Восток. По окончании войны, года через два после того, как мы с Николаем Арнольдовичем окончательно основались в Петербурге, на нашем горизонте опять появился благополучно отвоевавший Карагодин. Жили в тот год, 1907, мы материально очень тяжело. Я была целиком привязана к дому. У Николая Арнольдовича были вечерние занятия на службе, и я много времени проводила в одиночестве. Карагодин устроился у нас обедать, и мы с ним часто уютно по-олитски коротали вечера. Я не задумывалась над восторженным отношением ко мне, и все, что он говорил по моему поводу, принимала как привычное и должное. Я была до краев полна заботами и любовью к детям и мужу. Карагодин как-то дополнял то, чего мне не хватало в Николае Арнольдовиче, но ни малейшим образом не занял его места в моей жизни.

Но вот пробил час, когда выяснилась невозможность продолжать наши отношения. С Борисом Ивановичем в том виде, как мне хотелось. Все оборвалось сразу и навсегда. В тот незабываемый вечер Карагодин читал мне вслух нашумевший в то время роман Куприна «Поединок». В квартире царила тишина, дети и няня спали. Николай Арнольдович никогда не возвращался с вечерней работы раньше 11 часов. Я шила и с наслаждением слушала хорошую передачу Борисом Ивановичем этого чудесного произведения. И вдруг я почувствовала, что голос Бориса Ивановича как-то странно прерывается, он стал тяжело дышать. Отбросив книгу, он вскочил в рост и быстро зашагал по комнате. Его волнение передалось мне, наружно я окаменела, но машинально продолжала шить, т.е. втыкала иголку куда попало. Вся эта сцена закончилась очень быстро. Карагодин остановился передо мной и очень бледный, с горящими глазами проговорил, задыхаясь: «Я дышу так всегда, когда волнуюсь, а волнуюсь я потому, что хочу сказать вам: я вас люблю и знаю, что безнадежно». Через минуту входная дверь захлопнулась за Борисом Ивановичем, и я никогда в жизни больше его не видела.

У Карагодина была сестра, значительно его старше. Он рано лишился родителей, и эта сестра воспитала его. Она приезжала к нему в Петербург, и он познакомил нас с ней. Директор женской гимназии где-то на юге, она была на редкость для того времени культурная, образованная женщина. К брату она относилась с чисто материнской нежностью.

На другой день после описанного вечера Карагодин пришел на службу к Николаю Арнольдовичу чтобы проститься с ним и передать мне привет. По его словам, он получил телеграмму от сестры, серьезно заболевшей, и вечером того же дня уезжает к ней. В Петербург Борис Иванович больше не вернулся, он перевелся на работу в город, где жила его сестра.

Через год Николай Арнольдович как-то случайно узнал, что наш друг умер. Как и при каких обстоятельствах – нам выяснить не удалось. В этот период я чувствовала себя настолько физически плохо (у меня началось легочное заболевание), что как-то мало реагировала на весь этот инцидент. Николай Арнольдович узнал о нем много позднее.

Несколько раз в жизни я перечитывала «Поединок» и всегда с некоторым содроганием вспоминала при этом нашу маленькую гостиную, нас с Борисом Ивановичем около стола с керосиновой лампой и всю бурную сцену, которая разразилась так для меня неожиданно.

В 1910 году Николай Арнольдович получил очень хорошую казенную квартиру в пять комнат на углу Сергиевской ул. и Воскресенского проспекта, совсем близко от Таврического сада. В квартире было оборудовано электрическое освещение, была и ванная, квартира отапливалась казенными дровами. Все это, вместе с прибавкой жалования и определением Наташи в институт, дало нам возможность вздохнуть свободно и обеспечить образование детей.