Моя душа - элизиум теней - Страница 37

Каждую весну с 1910 по 1914 год включительно, как только дети заканчивали учебу, я отправлялась с ними и с няней в Журавку. Мы жили там в прекрасных экономических условиях. Покупать приходилось только сахар и пшеничную муку. Все остальное, по условиям контракта, давал нам арендатор. Дорога в Журавку с тремя детьми даже во втором классе (на чем всегда настаивал Николай Арнольдович) была необычайно тяжела. Только на третьи сутки добирались мы до места назначения. В Динабурге (теперь Двинск) приходилось ночью проделывать две пересадки. Няня Франя, всегда такая деятельная, не переносила езды по железной дороге и очень быстро заболевала мигренью и делалась не помощью, а обузой. Но зато как полноценна была жизнь детей в Журавке! Они принимали участие во всех полевых работах вокруг дома, ездили верхом и в телегах. Играя с крестьянскими детьми, наши дочушки значительно пополняли свой лексикон словами белорусскими и просто ругательными. Но по возвращении в город все эти изречения, оставаясь без употребления, быстро забывались. В саду у них был крокет и гигантские шаги. Два сада обеспечивали нас всевозможными фруктами. Последнее обстоятельство имело обратную сторону: как мы с няней ни смотрели за детьми, они всегда умудрялись поесть зеленых яблок и расстраивали себе желудки. Уезжая из города, я всегда запасалась средствами от желудочных заболеваний и лечила детей сама. Ближайший врач жил за двадцать верст. Брат-врач бывал в Журавке редко и ненадолго. В августе на месячный отпуск приезжал в нам Николай Арнольдович и брал на себя всю тяжесть обратного пути. Тотчас по приезде он принимался за работу – приводил в порядок наш громадный запущенный сад. Вокруг дома Николай Арнольдович сделал цветник, сам соорудил и изгородь вокруг. Он вообще не знал отдыха и считал, что отдыхает, переключаясь на физическую домашнюю работу. Он все умел, у него были золотые руки. Наезжали в Журавку братья, мачеха. Они всегда радовались, попадая в налаженную семейную жизнь, а не в заколоченный дом, как бывало раньше.

В последние наши приезды в Журавку (19131914 гг.) я, очень чуткая к настроениям окружающих, замечала, как меняется к нам отношение крестьянской молодежи. По-прежнему дружелюбными оставались старики – лесник Гришка, супруги Алена и Исаак, жившие круглый год в нашем доме и обслуживавшие нас летом. Но, очевидно, в молодое поколение забитого белорусского крестьянства проникли новые революционные веяния. Молодежь встречала нас враждебными взглядами. Раз как-то я с детьми проходила мимо группы подростков. Они пустили нам вдогонку: «буржуи-дармоеды!». В это время я была настолько политически грамотна, что понимала и умела относить эти эпитеты не к нам лично, а по адресу класса, к которому мы принадлежали. Вместе со всеми моими родными я с нетерпением ждала свержения царизма и революции, которая уже чувствовалась в воздухе. Близость Распутина к царской семье заканчивала крушение монархии в России. В нашем уезде было неспокойно. До нас доходили слухи о грабежах, поджогах. В трех верстах от Журавки был зарезан священник и его два сына; третий сын, к счастью, был в отлучке. На место убийства был вызван мой брат-врач. Оставшийся в живых сын священника – студент – несколько раз приезжал к нам. От случившегося с ним несчастья он был какой-то испуганный, потерянный. Раз как-то он был у нас. Мы сидели за ужином в столовой, три незавешенных окна которой выходили в сад. Он сидел спиной к ним. Мы старались отвлечь его от тяжелых мыслей, говорили на разные спокойные темы. Вдруг, как будто почувствовав какое-то беспокойство, он повернулся к окнам и с дрожью в голосе спросил: «Откуда вы ждете нападения? Мне сказали, что шайка грабителей находится в вашем лесу». Мы никакого нападения не ждали, но поневоле все наши взоры устремились к окнам. Оттуда смотрела на нас темная августовская ночь. Ни зги не видно. Все замолчали. Несколько мгновений был слышен только какой-то зловещий, казалось, шум сильных порывов ветра, завывающего и стонущего среди ветвей вековых лип. Я не признавалась, но мне было очень жутко. Ночью я не могла заснуть. Известие о том, что грабители находятся в нескольких шагах от нашего дома, встревожило меня. Кончался отпуск Николая Арнольдовича, он должен был на днях уехать. Дети, как нарочно, подхватили где-то коклюш в очень тяжелой форме. Я собиралась остаться с ними еще на две недели, чтобы подольше продержать их на свежем воздухе. Мои думы были прерваны страшным стуком в балконную дверь. Казалось, она ломится под ударами. Пока Николай Арнольдович проснулся и одевался, я накинула халат и побежала к дверям. Там я столкнулась с Ядвигой, которая успела зажечь свечку. Всмотревшись, мы увидели моего младшего брата Виктора. Он всегда приезжал неожиданно и на очень короткое время. Наша деревенская жизнь его не устраивала. Я давно не видела брата и очень ему обрадовалась, но все-таки утром сказала мужу: «Мы едем вместе, без тебя я не останусь». Мы уехали, и, как это ни странно, по дороге уже кашель детей сделался легче. А когда мы приехали в Петербург, коклюша - как ни бывало.

В 1914 году известие о первой мировой волне застало нас в деревне. Мы спешно выехали в Петербург, простившись с Журавкой навсегда.

Период жизни между 1901 и 1914 годами я выделяю особо, именуя его «Материнством». Хочется сказать несколько слов о материнстве вообще, прежде чем перейти к характеристике моего материнства в частности.

Я считаю, что это чувство чисто биологического порядка, поэтому святость и культ человеческого материнства сильно преувеличены. Иначе почему мы с наслаждением едим жаркое из курицы, которая по праву может считаться одной из лучших матерей?