Моя душа - элизиум теней - Страница 44

Но эти несколько бурных дней миновали, не причинив нам никакого вреда, кроме беспокойства, волнений и бессонных ночей.

Незадолго до октября Т.А. Богданович заказала мне для нее несколько компиляционных статей об Индии для «Современного слова». Я жадно ухватилась за работу, сдала две заметки (о буддизме и о положении женщины в Индии) и не успела запастись источниками для остальных статей, боясь, что в тревожные дни мы все будем прикованы к своим домам, я в первый же день революции отправилась в Публичную библиотеку за книгами. Мне удалось получить на дом две толстых книги об Индии Олендорфа в чудесном издании. Схватив свою драгоценную ношу, я быстро помчалась домой. В городе было уже очень неспокойно. Проходя по Невскому, я видела, как рабочие останавливали трамваи и из них строили баррикады. Мне удалось благополучно добраться до дому. «Теперь я могу сесть за работу». Дома у нас всегда были небольшие запасы провизии. Недели на две мы были обеспечены, конечно, самым необходимым. У меня был обычай каждое 20е, после получки, закупать провизию на целый месяц.

Война шла. Главное артиллерийское управление бесперебойно продолжало свою обычную работу. Николай Арнольдович проводил на службе большую часть дня. Один раз мы были в большом беспокойстве. Был уже поздний вечер, он не возвращался. Тяжелые мысли приходили в голову. Уложив детей спать, мы с няней сидели пригорюнившись и ждали его. Он пришел поздно ночью. На возвращение домой он вместо обычных 1015 минут потратил несколько часов. Везде войска, патрули, пришлось делать обходы в несколько километров.

Дело в том, что ходить по улицам можно было только до определенного часа, а Николай Арнольдович всегда долго засиживался на работе. Поздних пешеходов безоговорочно забирали в милицию и только там выясняли их личность. Все было так смутно, неорганизованно. Этот день был особенно беспокоен и на службе. Несколько раз приходили группы уполномоченных рабочих проверять документы служащих. Николай Арнольдович тут же ночью рассказал нам с няней, как один из его сослуживцев, заслышав шум входивших рабочих, в испуге спрятался под стол. Когда они ушли, он вылез из своего убежища и бледный, дрожащим голосом объяснил свое поведение: «Я нечаянно свалился под стол».

Дни шли за днями. В городе стал водворяться порядок. Жители стали понемногу выползать на улицу. Новые формы обращения вызывали недоразумения. Помню, я была свидетелем такого разговора на улице: милиционер обратился к женщине, переходившей дорогу: «Гражданка, здесь нельзя переходить». В ответ послышался голос, полный негодования: «Какая я тебе гражданка, я не гражданка, а мужняя законная жена!».

Когда после домашнего заключения я собиралась выйти на улицу, няня остановила меня. «Барыня, снимите шляпу, наденьте платок, теперь все так ходят». Я не пошла на подделку, сохранила свой прежний внешний вид. Но как трудно было втолковать няне, чтобы она не называла меня барыней. Я объясняла ей, что революция всех сделала равными, и господ больше нет. Она долго упорствовала. Провизия наша приходила в концу. Костлявая рука голода надвигалась на молодой Советский Союз. Деньги, жалованье перестали быть ценными. Чтобы прокормиться надо было измышлять какие-то новые формы жизни. Правительство могло выдавать жителям только по четверть фунта хлеба на человека. Вскоре была объявлена новая установка жизни – «Кто не работает, тот не ест». Четверть фунта хлеба стали получать только работающие и их иждивенцы.

По просьбе Николая Арнольдовича меня устроили делопроизводителем в Главное артиллерийское управление. Я была очень довольна и пробыла на этой работе почти год. Деревни в то время были полны хлебом и всякими съестными припасами. Крестьяне охотно меняли свои запасы на городские платья, пальто, мебель. Но нашей семье эти поездки по деревням в целях обмена были и не под силу, и не по уменью. Один раз Наташа с няней съездили куда-то и привезли немного сметаны, творогу, яиц. Но было ясно, что для нас это не выход из положения. У меня созрел план печь белые булочки и продавать их на улице. Конечно, весь он упирался в нянино кулинарное умение и работоспосоность. Я пошла к людям, которые занимались этим делом, узнала все условия и сообщила их няне. Она, как человек консервативного склада ума, неприемлющий ничего нового, наотрез отказалась. Мне пришлось поговорить с ней очень серьезно и категорично: «Нам сейчас живется настолько плохо, что держать вас, как прислугу, мы не можем. Вам остается на выбор – или, живя с нами, кормиться отдельно от нас, зарабатывая себе питание поденной работой, или остаться с нами, как член семьи, и подчиниться моим требованиям. Если мы будем жить по-старому, то погибнем от голода. Надо придумать что-то новое, и это я беру на себя».

Няня как-то осознала серьезность положения и согласилась на мое предложение. Дело у нее пошло. К счастью, в доме было запасено много дров. Мы всей семьей доставали муку, няня ночью или очень рано утром выпекала сотню булочек. Днем она продавала их сама или находила подручных, которые это делали за известное вознаграждение. Дело это было очень рискованное. Разумеется, вся ответственность падала на нас. Однажды подручная попала в милицию, мы получили извещение явиться туда для объяснений. Я уже собралась идти, но Николай Арнольдович категорически воспрепятствовал: «Оставайся, ты нужнее детям. Я пойду». С него взяли слово, что мы больше не будем заниматься этим делом, и отпустили.

В это время Николай Арнольдович вместе с частью ГАУ перебрался в Москву, где и пробыл почти год. Отъездом его завершился тяжелый период наших отношений. Мы оба прошли через большие страдания. Сохранив на всю жизнь взаимное уважение и дружбу, мы закрепили свободу для каждого из нас на раздельную личную жизнь. Николай Арнольдович воспользовался свободой значительно раньше меня, он нашел себе новую жену в лице хорошего человека – Софии Петровны Кучиной, с которой и прожил двадцать лет, причем первые десять лет с 1921 по 1931 год мы с ним и детьми продолжали нашу общую семейную жизнь.