Моя душа - элизиум теней - Страница 46

В тот вечер мы хорошо накормили своих гостей. Няня состряпала нам великолепный именинный ужин. Она где-то раздобыла ржи и сделала из нее большую кастрюлю каши. Постное масло было тогда из доступных продуктов питания. Из картофельной шелухи с небольшой примесью муки был подан громадный пирог, начиненный кониной. Чай бы сервирован с сахарином и лепешками из кофейной гущи тоже на сахарине.

Благодаря няниным стараниям мы каждый день имели какую-то еду. Пирог из шелухи не был для нас редкостным кушаньем, как для наших совершенно изголодавшихся гостей. Не знаю, имели ли явства, подаваемые на пиршествах Лукулла, такой успех, как наш ужин. Главное, всего было много, все наелись до отвала. Лиде Павловой сделалось дурно, но пролежав часок в полном покое на Наташиной постели, она объявила, что все прошло благополучно. Всеволод Исидорович, всегда корректный, просил разрешения расстегнуть жилетку.

Мы все сильно исхудали, но не падали духом. Гимназия Таганцевой, как частная, прекратила свое существование. Оля и Нина, вместе со всеми учащимися девочками, влились в Тенишевское училище . Образовалась новая смешанная школа. Наташа в 1918 году окончила Екатериненский институт и вместе со своей подругой Вероникой Мец поступила воспитательницей в детский дом, организованный педагогом Березовым. Последний год в институте девочки пользовались большой свободой. Помнится, Наташа жила дома и только ходила на занятия в бывший Павловский институт. У нашей красивой Наташи появилось много поклонников. Ее прозвали мадонной. «Пойдем поклониться мадонне», – говорили молодые люди.

Воспитательницей она пробыла очень недолго, в начале 1919 года вышла замуж за секретаря Андреевой (в то время жены Горького) Сережу Васильева. Теперь он кинорежиссер, прославившийся постановкой фильма «Чапаев». Тотчас после свадьбы молодые уехали в Одессу, куда Сережа получил назначение. Ему было 19 лет, ей 18. Молодые, красивые, влюбленные, на них любо было смотреть. Грустно было расставаться в такое беспокойное время. Но в Одессе они пробыли недолго и через два года опять были с нами. Наташа ждала ребенка и к моменту родов хотела быть со мной. Они возвращались в теплушке, баз малейших удобств, чем были вызываны преждевременные роды. Пришлось остановиться в Харькове, где Наташа произвела на свет мертвого мальчика. Какой внук был бы у меня теперь.

Большая часть ГАУ переехала на работу в Москву. В Петербурге осталась небольшая группа служащих. Эти остатки крупного учреждения были переброшены из большого здания на Литейном, с пушками у входа, в один из домов ГАУ угол Моховой и Сергиевской. Вот там и началась моя служебная карьера. Работа делопроизводителя, на которую я нанялаась, очень скоро расширилась общественной нагрузкой. К нам в кладовую ГАУ изредка поступали то съестные припасы, то промтовары. Мне, вместе со старшим дворником здания, было поручено хранение и распределение этих благ земных. Распределялось все по строго демократическому принципу – всем поровну. Помню, однажды мы получили громадное количество осетрины, каждому досталось по двадцать фунтов. Был сильный мороз, и пока я дотащила до дому замороженную рыбу, отморозила себе руки. Я с ужасом смотрела на свои белые пальцы, стучавшие друг о друга как совершенно посторонние для меня предметы. Ледяная вода из-под крана привела их в нормальное состояние. Зато как хорошо мы полакомились этой превосходной рыбой! Но что бы мы ни ели, тоска по хлебу никогда не покидала нас в то голодное время. В другой раз кладовая получила большую партию ботинок. После распределения оказалась лишняя одна дамская пара. Наш начальник В.И. Рукавишников заявил, что он берет эти ботинки для супруги. Но я запротестовала. «Давайте устроим лотерею». Сказано-сделано. Ботинки достались все-таки Рукавишникову, это уж судьба. Но он не забыл моего поступка, и, когда через два-три месяца произошло сокращение штатов, я была уволена. Меня давно звали в Комиссариат просвещения на работу, более живую и интересную, я не знала, как уйти из ГАУ. Увольнение как нельзя лучше устраивало меня. В Наркомате на Казанской я получила место секретаря дошкольного отделения.

Светлым воспоминанием о ГАУ осталась у меня встреча и, правда, очень недолгая совместная работа с Ольгой Георгиевной Казико. Она только что кончила гимназию и пока что, уже мечтая об актерской работе, тоже сидела в ГАУ за какими-то счетными книгами. Ольга Георгиевна – одно из самых милых существ, когда-либо встретившихся на моем жизненном пути. Она, между прочим, показывала мне гимназический альбом, в котором все подруги по классу написали ей что-нибудь на память. Эти тридцать теплый хвалебных гимнов могли быть адресованы только девочке, обладающей исключительно хорошими качествами. Через несколько лет увидела ее на сцене уже известной актрисой.

В 1918 году при ликвидации Екатерининского института, который заканчивала моя Наташа, в нем было проведено два-три родительских собрания. Не помню вопросов, которые обсуждались, но мне случилось познакомиться там с дамой из нового для меня мира. Покойный отец моей новой знакомой был крупным банкиром. Воспитывалась она в большей роскоши, говорила свободно на трех иностранных языках. Была очень красивая, моложавая, еще сохранила прекрасные туалеты. Муж ее, тоже покойный, занимался при жизни вопросами геральдики. Сама она, умная, дельная, после смерти мужа продолжала его дело. Очевидно, материально помогла ей мать, обладательница большого количества бриллиантов. Красивая дама рассказала мне между прочим с большой простотой и искренностью, как она устраивалась, когда ей бывали нужны деньги. Она особенно в них нуждалась для ежегодных поездок заграницу. В Петербурге до революции жил человек, необычайно богатый. Имя его было Митька Рубинштейн. Перед поездкой заграницу моя знакомая обращалась письменно к секретарю Рубинштейна, прося свидания с его хозяином. Секретарь присылал ей ложу в театр, куда приходил Митька. Свидание заканчивалось в отдельном кабинете ресторана. По окончании свидания она получала чек в 1000 рублей. Моя собеседница уверяла, что так поступали многие красивые и шикарные женщины Петербурга.