Моя душа - элизиум теней - Страница 55

Анатолий Федорович отличался большой общительностью. Он очень плохо спал, страдал бессонницей. Бывало так, что снотворные не действовали, и он вставал утром с постели, не заснув. Совершенно разбитый, садился в кабинете на диван. Дуняша получала распоряжение «никого не принимать». Через два-три часа распоряжение изменялось: «принимать только таких-то и таких-то». Но проходило еще часа два, Анатолию Федоровичу делалось тоскливо. Как раз «такие-то» не приходили. Дуняша получала новый приказ: «принимать всех».

Но умел Анатолий Федорович и поворчать по-стариковски на посетителей, когда они его слишком утомляли. Так, в письме от 10 февраля 1921 года он пишет:

«Вчера (день рождения Анатолия Федоровича) у меня было около 60 посетителей – измучили меня до крайности разговорами, посещениями и пожеланиями. Они и не подозревали, что утром я молясь горячо просил: "Господи, пошли мне скорую смерть, устал я – не могу больше...".

В этот период тяжелой депрессии Анатолий Федорович прислал мне стихотворение, им написанное:

«От неведомого рифмоплета.

ПРИВЕТ СМЕРТИ»

Здравствуй – моя благодатная,
Здравствуй! отныне я твой...
Рад тебе, гостья моя непонятная
В юдоли этой земной...
Неотразимая, злая , бездушная,
Холодом веешь ты нам...
Радостно встречу тебя, равнодушная,
Всё тебе сам я отдам.
Скорби житейские, муки душевные,
Сердца болезненный стон,
Мысли печальные, мрачные, гневные,
«Всё», чем мой путь завершен.
Всё трудовое, широкое знание,
Все упованья живого ума,
Все отдаю тебе на заклание,
Все истребишь ты сама.
О, поспеши же, желанная,
Дать поцелуй ледяной,
И унеси, давножданная,
В мир – если есть он иной!

В том же письме Анатолий Федорович прислал мне стихотворение, очевидно, переведенное им из Ленау.

Старушка тетушка моя
Старинной книгой дорожит,
В листах ее – заметил я –
Цветок засохнувший лежит.
Наверно, высохла рука,
Его сорвавшая меж роз...
Но – странно! – тетушка цветка
Не может увидать без слез.

Анатолий Федорович был по-своему верующим, но не церковником. Ему не нравилось заупокойное моление «В лоне Авраамовом упокой».

Он шутя говорил: «Я не желаю искать успокоения в грязном лоне Авраамовом».

В редкие, свободные от лекций дни и часы Анатолию Федоровичу ставили стул у парадной двери, и он выходил подышать свежим воздухом. «Отправляюсь в Швейцарию», – говорил он домашним.

Появилась мода носить короткие платья. Елена Васильевна и сводная сестра Анатолия Федоровича Л.Э. Грамматчикова сшили себе платья по моде и пришли показаться Анатолию Федоровичу, шутливо говоря: «Вот какие мы пижоны» (pigeon по-французски голубь – так называют во Франции очень молодых людей). Анатолий Федорович посмотрел на них с улыбкой и сказал: «Да, пижоны с Ноева ковчега».

В письме от 15 ноября 1921 года он пишет:

«...Мое старое больное сердце задало мне такой припадок, что пришлось не спать всю ночь и принимать нитроглицерин, который один мне помогает в подобных случаях. Но так как он составляет один из видов динамита, то я, шутя, прошу обыкновенно окружающих как-нибудь не толкнуть меня во избежание взрыва».

5 января 1923 года Анатолий Федорович прислал мне открытку, изображающую старого ворона, сидящего на суке обломанного дерева. Ворон что-то вещает молодой девушке, которая стоит, опершись на дерево, и внимательно его слушает. В открытке он пишет:

«С большим удовольствием вспоминаю нашу последнюю беседу. Не напоминает ли эту беседу эта карточка? Мне кажется, что я изображен на ней верно...».

Юмор относился также и ко мне, потому что трудно было увидеть 47летнюю, седеющую женщину в этой милой, юной девушке.

Анатолий Федорович как-то прислал мне составленные им шутливые стихи в альбом молодой девушке:

«Что написать мне вам в альбом?
Я очень затрудняюсь в том:
Давно уж вышел я из лет,
Чтобы удался мне сонет,
И слишком я душой устал,
Изобразить чтоб мадригал.
Не уместить и эпиграммы,
В альбоме девичьи раны.
И пусть грозят мне муки ада,
Не выйдет у меня баллада.
И в сердце радости уж нет,
Чтоб начертать для вас куплет.
Боюсь порвать я струны лиры
Коли писать начну сатиры.
А для чувствительных элегий
Я не имею привилегий.
И выйдет уж совсем без лада
В мороз и вьюгу серенада.
Не нахожу я и свободы
От написанья громкой оды.
Каких не напрягай усилий.
Нет материала для идиллий.
Мой ум давно уже затих,
Чтоб мне удался акростих.
Ну – а язык подавно нем
Для созидания поэм.

Эта неудачная шутка препровождается исключительно Вам, как другу. Улыбнитесь! – И не показывайте ее никому. Да?».

Анатолий Федорович до конца жизни сохранил свой юмор и даже во время болезни просил окружающих то повернуть его «винтом», т.е. на бок, то положить «бревном» – на спину.

Я знала Анатолия Федоровича глубоким стариком и поражалась его феноменальной памяти. Уж не говоря о бесчисленных докладах, рассказах, воспоминаниях без всяких шпаргалок. Анатолий Федорович свободно цитировал наизусть отрывки из классиков иностранной литературы. Помню, как однажды мы сидели у камина, и он с большим чувством продекламировал песнь без слов на итальянском языке, которого я в то время еще не знала. Он перевел мне стихотворение, и у меня осталось в памяти его необычайная трогательность и поэтичность.

Однажды Борис Александрович Струве, многосторонне талантливый молодой человек, просил меня познакомить его с Анатолием Федоровичем, чтобы принести ему на суд свои автобиографические произведения. Знакомство состоялось, и Анатолий Федорович, узнав, что Борис Александрович хороший виолончелист, просил его придти к нему с виолончелью и доставить ему радость игрой на его самом любимом инструменте. Таким образом, мы провели два чудесных незабываемых вечера. Первый был литературный – слушая внимательно чтение Бориса Александровича, чудесный старик время от времени зажимал пальцы на руках. Когда чтение было закончено, заговорил Анатолий Федорович. Он делал критические замечания, постепенно разжимая пальцы. Все зажатые пальцы точно соответствовали количеству отмеченных неполадок. А ведь чтение продолжалось два часа. Наш музыкальный вечер вышел необычайно удачным. Подруга по Институту моей старшей дочери – Вероника Мец, теперь жена Струве, аккомпанировала мужу. Программа концерта была составлена из любимых произведений Анатолия Федоровича. Талантливая игра Бориса Александровича привела в восторг нашего хозяина, который обнаружил тонкий вкус и музыкальную осведомленность. Анатолий Федорович подлинно воплотил в жизнь мудрый совет английского философа Карлейля: «быть всем в чём-нибудь и чем-нибудь во всём» .