Моя душа - элизиум теней - Страница 94

Сам я прочел мемуары в период запойного юношеского чтения лет в 16. Мемуары не произвели на меня особого впечатления. Я запутался в бесконечных Борейшах, умилился бабушкиному революционному романтизму (в те годы мы были уже достаточно циничны), и вернул мемуары на антресоли, где они и пылились еще лет десять. Где-то в семидесятые годы, уже после смерти бабушки, ко мне обратился мой родственник писатель Алексей Алексеевич Ливеровский с просьбой почитать мемуары, связанные по линии Борейш с его семьей. Отдав мемуары, я снова благополучно забыл о них еще лет на двадцать. Забеспокоился я о судьбе мемуаров только после смерти Алексея Алексеевича. Я обратился к его вдове, милейшей Елене Витальевне, с просьбой найти их. Однако все поиски ни к чему не привели, мемуары исчезли. В бумагах Алексея Алексеевича осталось только несколько страниц с перечислением тех самых бесконечных Борейш. Обругав себя последними словами, поскольку это был единственный сохранившийся экземпляр, я смирился с потерей.

Прошло еще лет пятнадцать, когда я случайно познакомился с литературоведом и писателем Евгением Борисовичем Белодубровским. В разговоре со мной он обронил фразу: «Я, кстати, прочел мемуары Вашей матери, - класс». Будучи уверен, что он имеет в виду книгу моей матери об отце, я ответил что-то безлико вежливое, и судьба мемуаров снова повисла на волоске. «Как она описывает свое знакомство с Кони!» - сказал Евгений Борисович. Я насторожился. О Кони моя мать не писала ничего. Из моей памяти выплыли смутные воспоминания: Анатолий Федорович Кони, … пижоны с Ноева ковчега, … лошади уехали, а Кони остался. Может быть, Вы читали воспоминания моей бабушки, не веря в удачу, спросил я. « По-видимому, да», - сказал, подумав, Евгений Борисович, и пятидесятилетнее забвение бабушкиных мемуаров закончилось.

Из дальнейших разговоров выяснилось, что незадолго до смерти Алексей Алексеевич передал мемуары Белодубровскому для литературной обработки, и тот, не подозревая, что мемуары сохранились в единственном экземпляре, хранил их у себя до случайного и удачного знакомства со мною.

Получив мемуары, я перечитал их и, о чудо, теперь многие, даже второстепенные, персонажи бабушкиных воспоминаний, заговорили со мною, благо теперь - после прожитой жизни я уже очень многое знал о них.

Мой прадед Алексей Петрович Борейша, тот самый, который не узнал своего маленького сына. Теперь я знал от кого у меня ужасное свойство не узнавать знакомых в лицо. Я даже разработал сложную систему разговора, в ходе которого я исподволь выясняю, с кем разговариваю.

Мой милый дед Николай Арнольдович. Не выдержав энергичного, эмансипированного характера бабушки, он ушел в тихую семейную жизнь с Софией Петровной Кучиной. И, все-таки, когда я посещаю семейные могилы на Богословском кладбище, рядом с могилой моей матери я вижу могилы Евгении Алексеевны и Николая Арнольдовича Вейтбрехтов.

Няня Франя, воспитавшая мою мать и меня. К своему стыду я понял, что нигде не сохранилось её фамилии. Даже имя и отчество няни я помню только благодаря мужу Рашевской Михаилу Соломоновичу Трескунову. Будучи поклонником няниной стряпни, он каждый раз, приходя к нам, первым делом отправлялся на кухню и громко приветствовал няню словам: «Здравствуйте, глубокоуважаемая Франциска Матеушовна!».

Владимир Владимирович Щербинский, мой любимый дядя Вова. Ему я обязан самому счастливому увлечению своей жизни – охоте. Вложив мне, пятнадцатилетнему мальчишке, в руки ружье и показав тетеревов, взлетающих из-под стойки легавой, он на всю жизнь освободил меня от участия в Первомайских (тяга вальдшнепа) и Ноябрьских (охота на зайца) демонстрациях. Позже дядя Вова будет виновником пожара в Пюхя Ярви, когда сгорят два наших дома. Как установит семейное следствие, он бросит плохо погашенную спичку. Пожар он обнаружит, выехав в озеро для проверки сеток. Примчавшись к дому, он вынесет одуревшую от дыма отчаянно сопротивляющуюся бабушку и снова кинется в горящий дом, чтобы вынести библиотечные книги. Здесь я восхищаюсь моей тетей Олей, работавшей в библиотеке ВТО. Какая немецкая дисциплина была в семье, если дядя Вова спас не наш охотничий инвентарь, включая прекрасные двустволки Лебо и Зауэр, а книги, взятые тетей в библиотеке на лето.

Алексей Алексеевич Ливеровский, блистательный рассказчик, охотник. Наши немногочисленные совместные с ним охоты превратятся для меня в увлекательнейшие беседы. По всем вопросам политики, искусства, человеческих отношений, воспитания собак, детей и жен у Алексея Алексеевича было свое обоснованное и аргуменитрованное мнение.

Владимир Владимирович Ипатьев промелькнет на страницах мемуаров вместе с «двумя дочушками». Сын известного академика Владимира Николаевича Ипатьева, оставшегося за границей, он будет репрессирован за отца и отсидит в лагерях с перерывами до начала пятидесятых. Одна из его дочерей, Варя, станет впоследствии моей женой.

Лиля Юрьевна Брик, я видел её всего один раз лет в 13 - 14, когда мать взяла меня к Катанянам (Л.Ю. была женой драматурга Василия Ивановича Катаняна). Дело было где-то близко к моему дню рождения, и Лиля Юрьевна проявила понимание детской души, подарив мне 100 рублей, - царский для меня подарок. Еще Лиля Юрьевна запомнилась мне здравым житейским юмором. Когда мать стала жаловаться на мое плохое поведения и частые отлучки из дома Лиля Юрьевна своим неподражаемым глуховатым голосом сказала:

«Ниночка, ну что Вы, голубушка, беспокоитесь, он же в подоле не принесет».

Смысл фразы я понял много позже, но как это было сказано, запомнилось мне навсегда.