Моя душа - элизиум теней - Страница 39

Содержание второй прислуги, оплата уроков музыки и двух иностранных языков при относительно небольшом жалованьи Николая Арнольдовича заставили меня сократить расходы на мои туалеты до минимума. За этот период я не сделала себе ни одного платья, а покупала только тогда очень доступные готовые юбки и блузки. В качестве зимней верхней одежды мне свыше десяти лет служило полупальто из каракулевых лапок.

Чем же я заполняла свой день? Я выписывала из Берлина журнал детских мод с выкройками (Kindergarderobe) и обшивала детей. Шила им белье, платья и даже верхние вещи. Мне нравилось это занятие, и я отдала ему такую же временную дань увлечения, как и кулинарному искусству. Также с большой охотой готовила я своих девочек в гимназию. В то время для поступления в приготовительный класс гимназии требовалось беглое чтение и диктовка без пропусков букв и слогов. Такая подготовка требовала два года домашней работы. Я старалась развивать их, беседуя с ними и читая им книги по мирозданию из Библиотеки Лункевича , приспособленные для детского понимания, читала им вслух детские русские книги и французские, когда они освоились с этим языком. Мой трудовой день был заполнен. Он оканчивался неизменно детскими поцелуями и объятиями. Каждый вечер из детской раздавался призыв: «Мамочка, поцелова-а-ть!». Это значило, что дети лежат в кроватках и зовут меня проститься с ними за ночь. Как по-разному развивались дети. С Наташей в детские годы порой бывало трудно – да оно понятно, она долго росла одна, была избалована, привыкла быть центром внимания. Но эти детские шероховатости быстро ликвидировались. Олечка по характеру была ангелоподобным ребенком. Она только и заботилась, как бы поменьше доставить забот своей маленькой персоной. Она со всеми была сердечна и ласкова. Но меня она окружала особенно трогательным обожанием и недетской заботой. Очень ласковой росла и Нина, сама в 4 года научилась читать. С первых произнесенных слов была умна и остроумна. Ей было не больше 4 лет, когда мой старший брат пожаловался мне: «Ну и дочка у тебя – она сегодня меня спросила: дядя Жорж, а зачем жить?». Он любил детей и отдыхал в их обществе. Философский вопрос племянницы ему пришелся не по вкусу. С первой минуты сознательной детской жизни Нина относилась очень заботливо к тому, как она одета и причесана. Явившись на свет нежеланной и не вовремя, она быстро завоевала симпатии всей семьи. С самого раннего детства она отличалась самобытностью, какой-то особенной, ей свойственной стильностью и ярко выраженной властностью. Все это окрашивалось большим обаянием, подчинявшим ей людей.

Я вспоминаю мысли о воспитании детей, которыми я руководствовалась в период материнства. Воспитание может идти по двум линиям поведения ребенка – внешнего и внутреннего. И вот все свое внимание я отдала воспитанию внутреннего мира моих детей. Я старалась воздействовать на мотивы поступков, на причину, а не на следствие. Мне казалось, что главное – надо было указать, не как надо поступать, а почему надо поступать так, а не иначе. Чехов говорит (как будто в «Дяде Ване»), что культура человека заключается не в том, чтобы никогда не пролить чай на скатерть, а в том, чтобы не сделать замечания, не заметить, если другой это сделает. Вот такую душевную деликатность по отношению ко всякому маленькому или большому человеческому существу считала я необходимой канвой для поведения культурного человека. Меньше я обращала внимания на воспитание в детях внешних форм поведения. В 1916 году у детей была француженка мль Мари. Это была типичная мещанка. Самое большое ее желание, как она мне говорила, было иметь котиковое пальто (manteau en loutre). Как-то она в моем присутствии сделала замечание детям, что они плохо сидят за столом. Боясь ее мещанского влияния, я очень деликатно дала ей понять, что ее задача – научить детей говорить по-французски, а все остальное я беру на себя. На том же основании гнала я от себя мысль о немке-бонне. Теперь я иногда думаю, что я была неправа, но, во-первых, какой толк в этих запоздалых размышлениях, а, во-вторых, с тех пор прошло сорок лет, совершенно изменивших жизнь.

Главная моя ошибка, за которую я дорого заплатила в жизни, заключается в том, что я не учла влияния няни на души моих детей. Няня, очень властная по характеру, пробовала влиять на меня. Но это ей никогда не удавалось. Для меня все рекомендации ее маленького, набитого мещанскими предрассудками умишка, да и все ее миросозерцание было чуждо и нелепо. Слушая ее, я то смеялась в душе, то ее настойчивость меня раздражала, и я от нее отмахивалась, как от назойливого комара. Ее заслуги перед моей семьей были так велики, что я старалась видеть только их, закрывая глаза на ее, тогда еще мелкие, интриги. Но вот настал момент, когда она встала между мной и детьми. Няня, сознательно отправившая своих двух детей на тот свет, как «незаконнорожденных», осмелилась критиковать меня как мать. Несмотря на все свои достоинства, как мало была она похожа на пушкинскую Арину Родионовну. Как важно иметь хоть маленького «царька» в голове!

Театры в то время были совершенно недоступны для людей среднего достатка. У нас образовался небольшой кружок родных – Ливеровские, Бурцевы и мой двоюрдный брат Всеволод Исидорович Борейша . Мы изредка собирались – мужья играли в винт, а мы, жены, делились впечателнеиями нашей небогатой внешними событиями жизни. Большая душевная близость делала эти встречи желанными и интересными. Я помню, каким радостным событием был театральный сюрприз, устроенный нам Екатериной Исидоровной. В день именин своего мужа Николая Исидоровича, она взяла ложу на «Вишневый сад» в исполнении Художественного театра и пригласила весь наш родственный кружок. Я впервые наслаждалась превосходной игрой актеров этого театра.