Моя душа - элизиум теней - Страница 40

Когда дети бывали больны, между мной и жизнью становилась стена. На больном ребенке я концентрировала все свое внимание. Сразу отпадали все другие интересы. Как-то раз, во время несерьезной болезни Нины, я сделала исключение и позволила себя уговорить поехать на 25летие свадьбы наших знакомых. Уже выйдя из поезда я стала беспокоиться и жалела, что поехала. Не досидев до конца обеда, мы уехали по моему настоянию, а по дороге домой мое беспокойство стало расти с каждой минутой. Подъезжая к дому, я держала извозчика за кушак и твердила одно слово: «скорее, скорее!». Мне казалось, что случилось что-то ужасное. А дома была покойная тишина, Нина спала, температура упала.

Помня мое безрадостное детство, я всегда старалась отмечать дни рождения и именины дочерей. В сочельник всегда зажигалась богато разукрашенная, большая елка. По великолепию и количеству аттракционов дети особенно любили елку в Морском корпусе, куда мы попадали по приглашению тамошнего главврача А.В. Ливеровского.

Осенью 1911 года я отвезла Наташу в Екатерининский институт. Дело не обошлось без слез. Няня, которая все рассматривала со своего маленького кондачка, была против всего нового и еще больше расстраивала девочку. С тяжелым сердцем пошла я на другой день ее навещать, накупив в утешение полные руки всяких сластей. «Если будет очень тосковать, возьму домой, как-нибудь проживем», – решили мы с Николаем Арнольдовичем. К моему удивлению, ко мне вышла черноглазая, веселая девочка в институтской форме. Я даже сразу не узнала свою дочку. Не ожидая моего вопроса, она с места в карьер объявила: «Знаешь, мамочка, тут так весело, что совершенно некогда скучать». Она была веселого характера, хохотушка, и большое собрание девочек одного с ней возраста ей понравилось. Два раза в неделю были приемные дни. Мы никогда не пропускали случая повидать нашу девочку и снабдить ее конфетами. В институте был установлен хороший обычай делиться с подругами всем, что приносилось из дома. Поэтому маленькие порции не годились. Как бы ни было дома плохо, сладкие вещи для Наташи покупались в первую очередь. Лето, двухнедельные рождественские каникулы и пасхальные каникулы наша Наташа проводила дома. Горячие масленичные блины, тщательно упакованные, привозились ей в институт. Лучшей ее подругой по институту была Вероника Мец, впоследствии жена Бориса Александровича Струве , известного виолончелиста, а позднее профессора Консерватории, скончавшегося в 1947 году.

Когда Оле минуло восемь лет, мы отдали ее в гимназию Таганцевой . По высокому уровню хорошо подобранного учительского персонала и основательности знаний, даваемых учащимся, эта гимназия считалась лучшей в Петербурге. В старшем классе этой гимназии преподавателем западной литературы была моя двоюродная сестра, впоследствии профессор Мария Исидоровна Ливеровская.

Удобна была для нас и территориальная близость гимназии. Серьезным препятствием служила высокая оплата за учение – 150 рублей в год в первых трех классах и 200 рублей в последующих. Плата в казенных учебных гимназиях была 60 руб. в год. Контингент учащихся гимназии состоял из детей хорошо оплачиваемых на службе интеллигентов или просто богатых культурных людей. Николай Арнольдович получал тогда зарплату 200 рублей в месяц и, чтобы оплатить годовое обучение Оли в четвертом классе, приходилось отдавать месячный оклад. А когда через два года в ту же гимназию поступила Нина, то мы за двух платили почти два месячных оклада. Кроме того, дети получали в гимназии горячие завтраки, очень хорошие, но дорогие. Девиз «все для детей» был у нас всегда решающим в вопросах их здоровья и образования. Кроме того неизменно шло обучение детей музыке и двум иностранным языкам. Оля была очень способна к музыке, преподаватели говорили о Консерватории. Я никогда не забуду, как хорошо звучала в ее исполнении «Лунная соната» Бетховена. Нина проявляла исключительную одаренность в изучении языков. В детстве, до революции она свободно говорила на двух иностранных языках. Английским она занималась после революции. Николай Арнольдович был недоволен, что все, что он зарабатывал, я тратила на детей. Ему хотелось, чтобы я была хорошо одета, имела хорошие вещи. «Посмотри кругом, – говорил он мне, – как у детей, когда они вырастают, мало развито чувство благодарности и как плохо они обычно относятся к родителям». Такие речи я часто слышала и от других людей. У меня всегда был один ответ: «Я своим детям дам все, что могу, и ничего не буду ждать в обмен».

Этот период вспоминается мне как один из самых светлых в моей жизни. Созданная мною семья жила в атмосфере взаимного уважения и любви. Не помню, чтобы я когда-нибудь, рассердившись, повысила голос или произнесла бранное слово по отношению к детям или прислуге, не говоря уже о муже. К прислугам у меня было особое отношение. Я считала их членами семьи, и моя забота распространялась на всю их жизнь. Нечего говорить о питании – они имели все наравне с нами. В моем хозяйстве всего было вдоволь, ничто не запиралось и не контролировалось. Но был период, когда Ядвига плохо себя чувствовала, недомогала. Я устроила ей дополнительное питание – бутылку молока в день. Также внимательна я была и к няне. Ревнивой Фране казалось, что дети любят веселую, молодую Ядвягу больше, чем ее. Она приходила ко мне ябедничать: «Ядвига утром мажет себе булку маслом», – докладывала она. «Очень хорошо, а почему же вы не мажете, масло покупается для всех». Я смеялась в душе, дело было в том, что сама няня не любила масла. Другой раз она высказала недовольство, что Ядвига угощает своих гостей вареньем. Я опять ответила, что «пускай угощает, варенья у нас много, на всех хватит».