Моя душа - элизиум теней - Страница 4

И вот опять цветы, на этот раз уже не розы, а резеда и георгины – «Осени поздней цветы запоздалые...». Опять она играет ему с прежним мастерством его любимые вещи Aufshwung Шумана и Impromtu Шопена. Она приходила, рассказывала мне свои любовные переживания. «Посоветуйте, что мне делать, он настаивает на близости, а я не могу. Иду в церковь молиться и молюсь ему!». Она проводила ночи без сна, была все время в таком возбуждении, что я боялась за ее рассудок.

Но скоро все успокоилось. Шел 1914 год, Коковцов прекратил свои визиты.

Несколько иначе сложилась жизнь брата моего деда – Антона Бонифациевича. Он женился на девушке княжеского рода, очевидно, богатой, и образовал семью с аристократическими тенденциями. Один из его сыновей – Петр Антонович, очень талантливый инженер, участвовал в постройке ПортАртура, Либавского и Петербургского порта. Затем вместе с инженером Максимовичем . организовал контору строительных материалов и очень разбогател. У него была единственная дочь Маруся. Она получила воспитание в модном тогда французском пансионе Труба. Была очень полная и отличалась необыкновенным аппетитом. Любящая мать всегда заботилась, чтобы не только днем, но и ночью, когда она просыпалась, около нее на столике были приготовлены ее любимые бутерброды. Жили они очень богато. Мы с двоюродной сестрой, бедные девушки, однажды были приглашены к ним на бал. Подруги Маруси – графини и княжны в роскошных бальных туалетах, исключительно французская речь, котильон с ценными подарками, чудесный ужин – все ослепляло нас, все было похоже на сказку. Но мы, «золушки» в простеньких платьях, чувствовали себя не ко двору, униженными. Гордо решили, что мы никогда больше не пойдем. Кстати, нас больше и не приглашали. Скоро балы прекратились – лишний раз подтвердилось, что не в богатстве счастье – семье готовился страшный удар. За Марусей отец давал миллион приданого, в 17 лет она была невестой некоего Лядова. Он торопился с женитьбой, но ввиду молодости невесты родители решили отложить свадьбу на год. Маруся заболела брюшным тифом. Около нее были все лучшие врачи. Спешно вызвали знаменитого Захарьина . из Москвы. Ее невероятная тучность способствовала ускоренному течению болезни. Спасти ее не удалось. Через несколько месяцев после ее кончины умерла и ее мать, она отравилась. Петр Антонович не надолго пережил свою семью. Богатство его перешло по завещанию к семье Саловых, родных жены.

Жених покойной Маруси, Лядов, женился через несколько лет на дочери ловчего царской охоты Диц. Семья Дицов . жила в Гатчине, две дочери – белорозовые хорошенькие блондинки с длинными косами – учились в гимназии, были двумя классами младше меня. Это они принадлежали к дворцовой аристократии, приезжали и уезжали из гимназии на казенных лошадях. Много шуму наделал в Гатчине несчастный случай с их братом. Он был разорван насмерть охотничьими собаками царской охоты.

«Дядя Пьер», как мы его называли, хлопотал о присвоении ему княжеского титула его матери, заказал генеалогическое дерево нашего рода, на котором точно было указано, что мы происходим от литовского короля Ягелло. Я недавно слыхала, что на этого предка претендуют все литовцы, интересующиеся своим происхождением.

Живя до 16 лет в Гатчине, я только слышала о Петре Антоновиче, но никогда его не видела. За время пребывания в Петербурге в конце 90-х годов, я была у него несколько раз до и после смерти жены и дочери. Узнав, что я выхожу замуж, дядя Пьер вызвал меня к себе и объявил, что дарит мне тысячу рублей на обзаведение, но очевидно забыл, потому что этих денег я никогда не получила, напоминать об обещании я не считала возможным. Насколько помню, умер он в 1902 г. В его завещании я и мои три брата фигурировали как наследники на случай остатков, которых не оказалось. Уже совсем недавно мне пришлось столкнуться с жителями поселка, соседнего с его усадьбой Лози. Деды, которые знали его, сохранили о нем светлую память. По его распоряжению по большим праздникам собирались дети соседних деревень на обед и уносили с собой пакеты с подарками и сладостями. После кончины дочери Маруси он выделил капитал на постройку здания и содержание женской школы с общежитием для 209 девочек соседних деревень. В память дочери она называлась Марьинской. Окончившие школу получали звание преподавательниц сельских школ. Сейчас в большом здании бывшей школы оборудован техникум. После смерти жены там же, в память ее, построил церковь. При церкви находится склеп, в котором похоронены его дочь, жена и он сам.

Отец мой, как незаконнорожденный, был записан мещанином, получив фамилию и отчество отца. Это дикое обстоятельство, выделявшее его из большой семьи братьев и сестер, унижало и оскорбляло самолюбивого мальчика.

Рассматривая его жизнь из далекого прошлого, я нахожу, что он вообще был «неудачник». На заключительных экзаменах Института инженеров путей сообщения он получил «3» по черчению и отказался взять диплом второй степени. Поступил на физико-математический факультет Университета. В период занятий страстно увлекся естественными науками. Во время каникул много времени проводил заграницей, составлял гербарии и коллекции бабочек и жуков. По окончании Университета отец взял место преподавателя естествоведения в Гатчинском сиротском институте. (в то время там были повышенные ставки). Богатый наглядный материал помогал ему поддерживать интерес на уроках.

Он картавил и как-то раз заявил, войдя в класс: «Мальчики, сегодня я принес показать вам кообочку в звеуушке». Дети подхватили его рассеянную обмолвку и стали звать его «кообочкой в звеуушке», а потом и просто «звеуушкой». Очевидно, дело у него не пошло, потому что он вскоре перешел на преподавание математики в старших классах. В 1890 году он отпраздновал свой 25-летний служебный юбилей, а на следующий год его не стало. Он не любил своей работы. Вспоминаются два данных мне его завета: «Никогда не носи корсета», «Никогда не берись за преподавательское дело». Жизнь маленького захолустного городка с патриархальным укладом, субботними картами и обильной выпивкой тоже не могла дать ему удовлетворения.