Моя душа - элизиум теней - Страница 60

И вот этот вопрос еще лишний раз подтвердил непримиримую разницу наших миросозерцаний.

Как-то недавно я прочла в новом романе Каверина «Открытая книга» такое утверждение: «Не все люди могут любить, а только те, которые обладают гением любви, потому что любовь – это такой же талант, как художество или наука».

В июле я отправилась в путешествие по Волге. Жара была невероятная. Пассажиры изнемогали. Казалось, вода ничуть не способствовала охлаждению воздуха. Чем ближе к Астрахани, тем невыносимее делался зной.

И вот, наконец, добралась я до места назначения – Железноводска. Носильщик вынес из вагона мои вещи и сложил их в кучку на платформе. Усталая, измученная жарой, которую всегда плохо переносила, стояла я в полной растерянности и с тоской думала: «Что же теперь делать, куда деваться, как найти комнату?».

Вдруг слышу позади меня приятный женский голос: «Вы меня не узнаете? А я помню Вас, как представителя Ленинграда на Всесоюзном съезде ликбеза в Москве».

С такой радостью откликнулась я на дружеское приветствие и сейчас же вспомнила мою спасительницу, сидящую в президиуме съезда рядом с Крупской и Курской.

«Вы одна? А я с сыном Павлушей», – говорила моя новая знакомая, указывая на стоящего рядом четырехлетнего мальчика, – «давайте устроимся вместе».

И все пошло, как по маслу. Носильщик сдал наши объединенные вещи на хранение, а мы втроем пошли искать комнату.

Коммунистка Цецилия Михайловна Подгорненская оказалась чудесным человеком и сожителем. Мы с ней очень сошлись и с грустью расстались, когда мой отпуск кончился, и она провожала меня с букетом цветов.

Наши дружелюбные отношения не прерывались, мы переписывались много лет. Подгорненская часто по делам службы приезжала в Ленинград, иногда останавливалась у меня, и мы с ней вместе совершали экскурсии по музеям Ленинграда и пригородным дворцам и паркам.

Как-то мы с ней посетили Эрмитаж, и как приятно было мне водить ее, давая пояснения к шедеврам Рембрандта, Рубенса и других художников той эпохи. Помню, после нашего посещения Цецилию Михайловну спросили в моем присутствии о впечатлении, которое оставил на ней Эрмитаж. Конечно, она ответила восторженно, а затем добавила: «Очень мне понравилась и Евгения Алексеевна на фоне Эрмитажа».

Последние годы перед войной Подгорненская не бывала в Ленинграде, замолкла и наша переписка. В тяжелые годы переживаний, крушения любимой работы и личной жизни, каким неизменным утешителем была для меня всегда бодрая, энергичная Цецилия Михайловна и как всегда меня трогала ее нежная дружба.

«Пишите чаще, – просила она меня, – ведь вы знаете, что каждое ваше письмо для меня ценный подарок».

Недавно я узнала, что Подгорненская состоит редактором какого-то академического журнала. Постараюсь узнать ее адрес адрес и напишу ей. Как приятно было бы встретиться опять! Так и стоит она передо мной – небольшая, стройная, с удивительно свежим, милым лицом и с перекинутой через плечо густой каштановой косой. А сын ее Павлуша уже, наверное, давно произвел ее в чин «бабушки».

К 1922-1925 гг. – блестящему периоду моей жизни – относятся и ежегодные роскошные балы, которые устраивались у нас в сочельник (бывший день моих именин). В нашей новой квартире, кроме шести комнат, была еще седьмая – большой танцевальный зал в три окна. В течение нескольких лет этот зал был необитаем за ненужностью, отсутствием мебели и экономией топлива. Но раз в год, 24 декабря, две печки этой громадной комнаты начинали отапливаться уже накануне. Николай Арнольдович, радушный хозяин, устраивал в зале кое-какой уют для приема гостей. Второй муж моей старшей дочери П.П. Малышев брал на себя все расходы по угощению гостей. Большой стол в комнате, смежной с залом, накрывался человек на 3040 и обильно уставлялся самыми прекрасными закусками и винами. Гостями были мои друзья и сослуживцы, а также Наташины товарищи по театральной студии при Александринском театре. На этих вечерах часто исполнялись балетные номера, всегда было много музыки. Классические трио великолепно звучала в исполнении Б.А. Струве (виолончель), А.А. Самойлова (скрипка) и первого мужа моей младшей дочери Нины – Бориса Пхора (рояль). За ужином центром всеобщего внимания и веселья был товарищ Наташи по студии, изумительно талантливый, много обещающий юноша Саша Итин. Он был братом известного артиста Александринского театра Якова Осиповича Малютина. С неподражаемым совершенством имитировал он корифеев Александринского театра. Особенно удавалась ему имитация Юрьева и Варламова. Какое наслаждение доставлял он слушателям мастерством своего исполнения! Этот очаровательный мальчик погиб в 1931 году при автомобильной аварии.

Возвращаюсь к нашим вечерам. После ужина, благодаря обилию вина, гости оживлялись, начинались танцы, игры, в которых все принимали участие. Расходились поздно, под утро. Приходилось сервировать еще раз утренний чай.

Сочельник 1924 года был отпразднован исключительно удачно. Племянник Николая Арнольдовича сделал нам сюрприз, пригласив на вечер артистов оперы Народного дома. Конечно, он соблазнил их ужином – в то время это была очень большая приманка. Артисты порадовали нас дуэтами и соло в хорошем исполнении. Бывают в жизни дни какого-то необычайно радостного мироощущения. Таким днем был для меня этот памятный сочельник. В таком настроении я проснулась. Парикмахер особенно изящно уложил мои красиво, ровно седеющие волосы. Портниха принесла черное шелковое платье, первое в моей жизни и последнее сшитое по бальному. Оно очень украшало меня. В этот день я получила семь корзин цветов. За отсутствием мебели пустоватый большой зал, убранный цветами, имел нарядный вид. «Напоминает комнату артистки после бенефиса», – сказал кто-то из гостей. В цветах были вложены письма, записки, говорящие о дружбе, о любви. Я всему верила в этот день. Как-то особенно остро ощущала свою личную любовь и верила, что любима, что скоро уйдет все, что стоит между нами. После ужина мы с Николаем Арнольдовичем исполнили мазурку с фигурами под аплодисменты. Все в жизни мне улыбалось.