Моя душа - элизиум теней - Страница 68

В Сочи я остановилась в гостинице «Ривьера», у меня была прекрасная комната с верандой, выходившей в парк, где в это время цвели магнолии. Букет из этих цветов все время стоял у меня на столе. С помощью изящного вкуса моей младшей дочери Нины я была хорошо одета. Благодаря знанию языков я как-то сразу попала в компанию иностранцев. Много времени проводила я с француженкой, женой первого секретаря посольства мадам Паяр. Мы с ней настолько подружились, что при отъезде она прислала мне громадный букет цветов с милой запиской. Два письма написала она мне в Ленинград, я ей отвечала, но дальше переписка замолкла. Отдавая должное вкусу моей дочери, эта парижанка как-то спросила меня: «Ou faites vous vos toileltes?» (Где вы шьете платья?). Какое приятное впечатление сохранилось у меня от этой милой женщины! Ее нельзя было даже назвать красивой, но какая она была обаятельная, приветливая, веселая! Она жила в отеле с четырехлетним сыном и бонной. Несмотря на ее постоянное оживление, у нее проскальзывало недовольство, неудовлетворенность жизнью. Она скучала по родине, большой пост вечнозанятого мужа мало интересовал ее, а только обрекал на одиночество. Мадам Паяр собиралась приехать ко мне в Ленинград повидаться, думала и я попасть в Москву, но все это не удалось. По моим сведениям, она с мужем скоро покинула Советский Союз.

Кроме мадам Паяр, я познакомилась и подружилась в Сочи с американцем-фермером. Мы много с ним гуляли, вместе обедали. Он поразил меня высоким культурным уровнем. Узнав, что я работала по народному образованию, он с большим интересом расспрашивал меня, как прошла у нас ликвидация неграмотности и как строится работа в школах. Первые дни нам было трудно понимать друг друга, бывали случаи, что приходилось прибегать к карандашу и бумаге, а потом дело пошло.

Познакомилась я также с женщиной-скульптором, приглашенной для выполнения ряда работ по украшению курорта. Моя двоюродная сестра Н.И. Рейц, тоже проводившая лето в Сочи, зашла как-то ко мне и застала у меня на веранде целое общество. Она писала об этом визите своей семье: «Женя по обыкновению и здесь окружила себя интересными людьми...».

Совершая обратный путь, я опять очутилась одна в четырехместном купе с отдельной уборной и была очень счастлива. «Вот, – думаю, – как везет». Но не тут-то было. Прошло несколько часов, и ко мне вошел гражданин с чемоданом – главное к ночи, когда так стесняет присутствие человека другого пола. Мы улеглись. Я очень боялась, что мой спутник захрапит, тогда конец моему и без того плохому, тревожному сну. Я еще не успела задремать, как наш вагон встряхнуло с такой силой, что опрокинулась банка с цветами мадам Паяр, стоявшая на столике около окна. При слабом свете ночника я встала, чтобы привести в порядок букет. Ровное дыхание моего соседа убедило меня, что он умеет спать без храпа. Но все-таки не без злорадства я увидела, что вода из букета вылилась прямехонько в его туфли. Вот будет ему сюрприз, когда он проснется! Не знаю, как он обошелся с туфлями, но мы с ним хорошо провели вместе целый день и очень подружились. Главное, оказались старыми знакомыми. Он был как-то по делу в Ленинградском Губграмчека, и, хотя с тех пор прошло десять лет, сразу узнал меня. Директор какого-то крупного завода на юге, он ехал по экстренному вызову в Москву. Этот вызов его очень беспокоил. Мне он показался человеком сухим и деловым.

Миновало полгода моего бездействия, и я стала тосковать по работе. Поступила библиографом в Научный институт телевидения. Там проработала два года. Сговариваясь с заведующей библиотекой о моих обязанностях, мы твердо установили, что я и мой редактор составляем особый самостоятельный участок работы. Институт телевидения первые месяцы своего существования помещался в Лесном, и вот туда мне надо было приезжать к 9 часам утра. Вставать приходилось до 7, чтобы успеть убрать комнату. Так как дело было зимой, то случалось выходить из дому до света, часто при луне и звездах. Волнуясь, что просплю, я лишилась сна, обострилась бессонница. Затем институт стал перебираться в новое помещение на Фонтанку около Невского. Мне в первую очередь разрешили работать там. Дом был еще необитаемый, сырой, не отоплялся, и я получила грипп с осложнением на сердце. Прохворала я долго. А когда поправилась, вернулась к работе уже в хороших условиях, у меня начались неприятности с начальством. Работа шла плодотворно и очень меня удовлетворяла. Чтобы пополнить недочеты в технических знаниях, я достала учебник и стала заниматься физикой. Заведующая библиотекой, бывшая на месте по усердию и знанию своего дела, оказалось властной, недалекой и грубой. Потом появилось другое начальство, выше ее. Они составили союз и решили меня выжить. 21 ноября я возвращалась домой очень расстроенная. Подойдя к переходу дороги на Невском против моего дома, я не остановилась вместе с другими прохожими на тротуаре, чтобы дать пройти трамваю, а, поглощенная своими мыслями, пошла прямо на него. У меня выключились слух и зрение. Я не видала трамвая, не слыхала ни грохота его приближения, ни звонков. Последнее мое впечатление было что-то красное, схваченное уголком взгляда. От сильного удара я, упав на мостовую, потеряла сознание. Очень скоро я пришла в себя, меня подхватили и привели в аптеку, где сделали первую перевязку. Кровотечение было необычайно сильным. Оттуда в карете скорой помощи меня привезли в Мариинскую больницу, где я пролежала пять дней. Через неделю я переехала на Сиверскую, где Николай Арнольдович нанял мне комнату. Шок был настолько сильным, что в дни, проведенные еще в городе, вступив на любые трамвайные рельсы, я падала как подкошенная. Не могла ходить без провожатого. Все это прошло бесследно, только нервы расшатались. Несмотря на уговоры парткома и секретаря директора, я не могла продолжать работы с людьми, мне враждебными. Явилась мысль выхода на пенсию, что и осуществилось в сентябре 1937 года.