Моя душа - элизиум теней - Страница 71

Возвращаюсь к Лидии Григорьевне. Около нее всегда была молодежь – поклонники и последователи, зараженные любовью к Чайковскому. После каждой объявленной продажи билетов эта молодежь становилась в очередь перед кассой Мариинского театра и забирала все билеты первых прямых рядов галерки на все оперы и балеты Чайковского. Так что Лидия Григорьевна всегда была обеспечена возможностью по дешевке слушать музыку своего обожаемого композитора. Благодаря любезности Лидии Григорьевны, и я часто попадала на эти вечера наслаждений.

А вот сейчас, когда Лидии Григорьевны уже нет в живьх, за пять лет, что я вернулась из эвакуации, несмотря на всю мою любовь к балетам Чайковского, я ни разу на них не побывала. Дорогие места мне недоступны, а хорошие и дешевые нет возможности достать.

Осенью 1941 года мы с Лидией Григорьевной расстались навсегда, разъехавшись по разным городам. В эвакуации Лидия Григорьевна со своей семьей попала в очень тяжелые условия жизни, но в своих всегда бодрых письмах она оставалась все той же восторженной и неунывающей. Вот несколько выдержек из ее писем:

«Но какое счастье, – пишет она, – что я живу в мире моих грез, что Петр Ильич, заслонив мое сознание, всегда для меня радость и упоение, всегда благодать и закон. Сегодня день его рождения, и я из своего военного пайка пеку белые коржики и блинчики. Думаю, как много потерял бы мир, если бы этот день выпал из календаря и по земле не прошел бы этот человек».

«Сейчас читала и увлеклась милым Чеховым, ужасно он хорош. Дорог он мне, конечно, взаимным чувством симпатии с Петром Ильичем. На фотографической карточке своей, подаренной Антону Павловичу, Петр Ильич надписал: «От пламенного поклонника». А Чехов после смерти Петра Ильича пишет его брату Модесту: «Я готов день и ночь стоять на карауле у дома, где жил Петр Ильич».

Описывая свою любимую внучку, Лидия Григорьевиа пишет: «Танюрка – это мой светик, и мне всегда кажется, что и Петр Ильич любил бы ее, как любил и восторгался трехлетним Юрием Львовичем. Сегодня была в лесу с одной дамой и неумолчно рассказывала ей о Петре Ильиче. Вчера слышала по радио Пятую симфонию и потому как-то легче дышится».

Мечтая об окончании войны и возвращении в любимый Ленинград, Лидия Григорьевна скоропостижно скончалась в местечке Таборы Свердловской области.

Французы говорят: «Nous ne lisons que nous dans les livres» (в книгах находим только себя). Вспоминается несколько высказываний Чайковского, совпадающих с моими мыслями по тем же вопросам.

«Умирать я вовсе не желаю и даже хочу достигнуть глубокой старости, но не согласился бы сделаться молодым и снова целую жизнь проживать. Довольно и одной!».

О Флобере: «Вообще более симпатичной личности в сфере искусства еще, кажется, никогда не было. Это какой-то герой и при этом до чего умен!».

«Только в одиночестве и на лоне симпатичной природы можно испытать моменты действительного счастья. Даже искусство не может дать тех моментов экстатического восторга, которые дает природа».

«Для моего благосостояния необходимо, чтобы люди, живущие около меня, оказывали услуги не только по обязанности, но и с дружелюбием, и я стараюсь заслужить со стороны слуг симпатичное к себе отношение».

Только вместо «слуг» (слово, которое звучит сейчас странно) я бы сказала просто «окружающих меня людей».

Летом 1937 года Нина, взяв меня с собой на несколько дней в Москву, дала мне возможность исполнить мое заветное желание познакомиться с метро. Николай Константинович снимался в то время в фильме «Александр Невский» и был вызван для съемки в Москву. Мы знали о смерти Станиславского, и Николай Константинович должен был принять участие в похоронах, которые состоялись как раз в день нашего приезда. Никто из нас не представлял себе, какой громадный наплыв работников театра вызовет это печальное событие. Черкасовы обыкновенно останавливались в гостинице «Москва», но там не оказалось ни одного свободного номера, то же и в другой, и в третьей гостинице. Наконец, после долгих поисков мы нашли свободную комнату в одной второстепенной гостинице, где и поселились.

Конечно, метро поразило меня в самое сердце. Его внешнее прекрасное оформление, быстрота передвижения, необычайность пребывания под землей – все это, не увидав и не почувствовав, не представить себе при наличии самого пылкого воображения.

Побывали мы с Ниной и в моей любимой Третьяковской галерее. Наше посещение солярия не произвело на меня большого впечатления. На второй день нашего пребывания в Москве (мы пробыли там, помнится, три дня) Николай Константинович сделал нам сюрприз, предупредил по телефону и прислал за нами автомобиль, чтобы мы приехали на Воробьевы горы поприсутствовать

Евгения Алексеевна Вейтбрехт 1937 г.

на съемках «Александра Невского». Мы забрались на вышку и наблюдали оттуда величественную картину большого скопления войск и Николая Константиновича, гарцующего на белом коне. Но какая тяжелая работа у кинорежиссера. Бесконечные остановки и исправления неполадок. Как легко смотрится кинокартина, и как кропотливо трудно ее сделать. Я поражалась бесконечному терпению Эйзенштейна.

В перерыве я уединилась и углубилась в мысли о Герцене и Огареве. Вот это тут, на Воробьевых горах была дана ими клятва в дружбе на всю жизнь. Я перенеслась к последнему моменту их дружбы, выдержавшей испытания целой жизни, к непосланной предсмертной депеше Герцена к Огареву. Я мысленно цитировала эту депешу, прекраснее ее я ничего не знаю: